Однажды в отпуск приехал брат, салага-первокурсник. Буквально на три дня выпустили — за «успехи» в учебе. Его, собственно, уже, никто и не ждал — думали «хвосты» сдает.
Отпущенное время брат использовал с небывалым рационализмом, похожим на размах. Посетил всех родственников. У деда вышиб слезу. И поток воспоминаний.
— Идем мы по Румынии, да… Командир впереди… Вот так двор, там колодец, да… Жарко, боже ж ты мой!.. Все, спрашивают воды. Воды, говорят… Нэштэ русишэ, отвечают, — не понимаем по-русски. Я тогда говорю… и т. д.
Вплоть до объяснения, откуда ему, Ефиму Божичу, известен румынский.
Думаю, дед не вспоминал об этом примерно со времен двадцатого съезда. Но форма, как говорится, располагает. Тем более брат привез с собой сапоги. Запах от них выветривался потом недели две. Я хамил:
— Хорошо еще, что ты не, кавалерист.
Мама смотрела на меня осуждающе. Отец улыбался в ожидании Сашкиных рассказов.
Из этих рассказов я запомнил в основном фамилии — Кузин, Горелов, Сушкевич, Скорохватов…Самое, удивительное, что через полтора года фамилии вдруг стали людьми. Такое не часто встречается.
Брат, не стесняясь, вводил в семейный обиход военную образность. Например, старший лейтенант Расходов в его эпосе командовал кому-то:
— Снимите, женский половой орган и наденьте пилотку!
Что означало: поправить головной убор. Мама всплескивала руками:
— Так и сказал: орган?
— Нет, — отвечал Сашка, — назвал, его… настоящее имя.
— Какой кошмар! — вздыхала мама. — Вы там ругаетесь как сапожники.
Позже, я понял: она преуменьшала. Впрочем, если сапожников поместить в казарму.
Культурная программа первокурсника — артиллериста, похоже, ограничивалась коллективным посещением кино и пением в хоре. Последнему никто не удивлялся — в семье жила легенда о музыкальных способностях брата. Тем более он проучился три года по классу фортепиано.
— Что же вы поете? — спросил хориста отец.
— Ясно что… «Несокрушимая и легендарная»…
Мама стирала и ушивала его робу. Сам он возился со вставками в погоны. Нужно было выбирать: толстый плексиглас или тонкая пружинка от фуражки. Обременительное дело пижонство, какое-то каждодневное. Наподобие, бритья.
Брат всегда был пижоном. Стимулом к тому служили женщины. Уж, капитаном, за бутылкой коньяка, он признавался, стуча по рюмке:
— Без этого — могу. Но бабы — ты меня извини!
С извинениями — это было не ко мне
Короче, два вечера из трех брат уходил в «самоволку».
К бывшей однокласснице, Лене Шаповаловой. Стрелками на его
штанах можно было резать хлеб.
— Бабы должны ссать, — говорил он мне громким шепотом, имея в
виду степень отглаженности.
— Саша! — одергивала мама.
— Это фольклор, — пояснял брат.
Со свиданий он возвращался довольно угрюмый. Без
яледов помады и женских следов умиления на щеках. Брюки были измяты только под коленями.
— Тебе, — советовал я, — нужно свои диалоги с Леной начинать
словами: я старый солдат, мадам, я не знаю слов любви…Верный успех!
— Артиллерия — бог войны! — несколько загадочно отвечал он. Это походило на отзыв.
Военная форма Лену не проняла. О походах на Румынию она не рассказывала. Возможно, она вообще, была несентиментальной. Сашка переключился на меня. После первых фраз я почувствовал себя на призывной комиссии.
— Тебя сразу поставят комодом, — уверял он. — Или даже замком. Разговор велся на сплошном подтексте. Можно было подумать, что речь шла о мебельном производстве.
— А кем лучше? — спрашивал я.
— Комод — командир отделения. Замок — заместитель командира взвода. Замок старше. По должности, У тебя рост сколько?
— 175. А там что, по росту отбирают?
— Сажень, а? — двусмысленно подмигивал Сашка, хлопая меня по худой
спине. Сам он был сантиметров на восемь короче. Вернее — меньше.
Венера Мелосская, по его словам, Имела такие же антропометрические данные. Странно, что его это успокаивало.
Я тогда бегал спринт и выписывал журнал «Легкая атлетика». Результаты приближались ко второму разряду. Ноги напоминали бутылки из-под шампанского. Это была самая достойная часть моего тела — ногами я гордился. Даже конечности Валерия Борзова — не вызывали у меня чувства зависти.
Я собирался в институт физкультуры. Родители начали готовиться к худшему, то есть к моему поступлению. Отец деликатно подкладывал книги на тему профориентации. Как правило, они шли в контексте, с бестселлерами типа «Мальчик становятся мужчиной» или «Половое, воспитание ребенка и метод шиацу». Видимо, между сексуальностью и профессией все-таки существует какая-то метафизическая связь. Например, моряки, я замечал, в половом отношении более активны, чем библиотекари. То ли море развращает, то ли книги облагораживают…
В общем, моя спортивная ориентация считалась семейным недоразумением. На отцовское:
— Маша, он уже взрослый, успокойся.
Мама отвечала:
— Витя, здоровье — не вечное.
Истины всегда звучат достаточно тривиально. Порой кажется, что они взяты из грузинских тостов.
Сашка уехал со словами:
— Тут надо подумать!
Фотография, сделанная не перроне, убеждает, что сказанное он относил и к себе. Шинель у ворота расстегнута, шапка на затылке. Взгляд упрямого мальчишки со складкой у переносицы. Ехать, ему не хотелось. На фото грустнее него — только пейзаж с серой дымкой. 3а которой — терриконы шахт и трубы содового завода. Уныло место, колыбель Донбасса… 3десь, в Лисьей балке, давшей потом название города, Григорий Капустин нашел уголь. Эта неожиданность случилась в начале восемнадцатого века. Тогда еще подозреваю, Донец был чистейшей рекой. Теперь это сточная канава. Странно, что такое место можно любить, посвящая ему тоскливые неуклюжие строки.
