Последние, вызолоченные живым осенним светом листья тонули в омутной черноте, а он сидел на берегу и смотрел на свое меркнущее царство.
«Засыпает… — с улыбкой думал он. — Все засыпает. Скоро все озеро, как в золотой чаше, будет в листьях, а деревья будут стоять безлистые, сквозные, странно-спокойные, и проваливаться в сон… Люблю я это время!»
Он обернулся. Лазурно-паутинное пространство до холмов гасло торжественно, неторопливо, и он подумал, что именно вот так, медленно и величественно, должна уходить Красота, уходить из мира, из природы, из души, оставляя после себя тонкий золотой поющий отблеск. Торопливые треугольники птиц, как серые письма, таяли в безоблачной, блистающей выси, колебля бездны, от которых захватывало дух, и он запрокинул голову, вглядываясь в эти бездны, и его корона из листьев упала на сухую осеннюю дорогу. «Октябрь, и уже у самых дверей. Вновь всему засыпать, а мне — отправляться в путешествие, в далекие ясные горы, к ледяным лучистым облакам, лугам, цветочному безумству. Там…»
— Привет, — она вышла из чащи розового, как рассвет, бересклета, и с волос ее стекал холодный дождь, хотя дождя и не было вовсе, и от нее пахло туманом и тлеющими травами, а на маленьком бледном лице яркой, живой бирюзой горели глаза.
— Я только подумал, что ты подходишь к озеру. Я почему-то знал, что владычицей октября будешь именно ты…
Маленькое лицо ее вспыхнуло скорбно-торопливой улыбкой, дождь с волос заморосил сильнее.
— Мне вновь повезло, и я вновь владычица октября. Октябрь, октябрь и еще раз октябрь. Мафия Временного Совета неумолима… Боже, если бы я не была бессмертна, я бы удивилась! Они сделали это нарочно, они знают, как я ненавижу дождь!
— Чем могу… — мантия из кленовых листьев легла на зябкие плечи гостьи. — У меня еще вечер и ночь, можем разжечь костер и сварить кофе.
— Ты не должен этого делать, и я не должна. Они узнают…
— В моем царстве нет шпионов, и я ничего не боюсь…
* * *
В котелке душисто дымился горячий горький кофе, скрученные кленовые листья вместо кубков отливали червонным золотом. Янтарно расцветал костер в затихшем лесу, высокими мигающими звездами переливалась осенняя ночь.
— Взгляни, какая красота. И всё — накануне твоего прихода… Мир ничего не забыл, мир любит тебя.
— Если бы он знал, во что я превратилась. — Она опустила голову, бессильно сцепив руки на коленях. — Когда-то мы были богами…
— Мы не были богами, дорогая. Мы просто были созданы прежде людей, и нам были отданы во владение леса, луга, реки, моря. Я был владыкой леса, ты — Девой озера в моих владениях… И мы были безмерно, безгранично, ошеломительно счастливы…
— А потом пришли они, — она заговорила зло, с надрывом, и яркие, как бирюза, глаза ее потемнели. — Почему ты не убил их?! Они изуродовали твой лес, отравили и сожгли мое озеро…
— Я не убийца, — он успокаивающе улыбнулся. — Новыми хозяевами мира в то мгновение были они, и с той страшной поры они многому научились. Нужно уметь уступать, дорогая. Свои владения, свои престолы, свою любовь, наконец, чтобы вновь с обновленным, очищенным после разлуки сердцем вернуться к этой любви, к земле и короне. Я…
— Ты и вернулся в свой лес, но не царем его, а духом сентября. Из всей природы, из всего великолепия ее жизни и законов тебе остались лишь времена года. — Она пригубила остывающий кофе, глядя поверх резьбы бокала-листа в затемненное лицо его.
— Нет… Пусть на единственный месяц в году, но я вернул себе владения и корону…
— А любовь?
Он усмехнулся, разглядывая звезды в кипящей поверхности котелка.
— А любовь сделала другой выбор…
— Ты лжешь, дух сентября! Ты не смог отомстить даже за мое озеро, как ты смеешь говорить о моем выборе…
Молчали. Костер гас, кофе остывал, звезды бледнели, но светили еще, как бы пытаясь задержаться в этой ночи, лучшей из ночей последних лет его жизни. Пепельная полоса засветилась на горизонте.
— Наверное, первый октябрьский рассвет будет похож на тебя — такой же сумрачный, замкнутый и красивый. Прости, но за озеро отомстили другие…
Облетала осенняя ночь, облетала лиственно, важно, и когда блеснула на горизонте в печально-бледном свете утренняя звезда, женщина с темными, будто залитыми дождем, волосами засмеялась в лицо духу сентября:
— Ступай в горы, странник, ты странствуешь всю жизнь и не смог защитить ни моего озера, ни своего королевства. Твой золотой билет с тобой, странник, билет, который каждый раз ты вытаскиваешь с такой погибающей улыбкой назло этим сволочам из Временного Совета. Что тебе там прописано в нем? Горный рай? И оттуда, говорят, начнется наше возвращение, возвращение трусов и мертвецов к потерянному нами?.. Подожди, я попробую тебе описать, какой он. Ты любишь совершенство, ты, наверное, выбрал себе самое ослепительное место в подлунной. И там радуги из снега и цветов, луга в золотом тумане и росе, малахитовые водопады, и там ты с печалью веришь в то, что ты по-прежнему Владыка… Владыка утраченного. Страшно ведь не то, что с нами это произошло, а то, что, обратись время вспять и вернись всё вновь, — мы оба поступили бы так же…
Теперь и по лицу ее стекал дождь, и она смахивала холодеющими руками ледяные колкие капли, а он смотрел и думал, что она, именно она рождена для лугов и птиц той земли, где уединится он скоро, что радуги и цветы должны зазвучать под ее легкими шагами, а малахитовые водопады — затрепетать от рук ее, а мир, воздушный, горный, блистающий, — улыбнуться на ее тревожную красоту.