Не так давно, погожим июньским утром, Дженни Уинделл открыла своим ключом входную дверь Обурн-Лоджа и, задумчиво что-то напевая, поднялась по лестнице в гостиную. Увидев тело своей тети Джейн на коврике рядом с открытой дверью, она очень удивилась. Разумеется, уже давно было ясно, что тетя Джейн плохо кончит. Мало того что ее черные волосы были подстрижены коротко, как у мальчика, она еще курила сигареты, вставляя их в длинный алый мундштук, и водила знакомство с Ситуэллами[2]. Кроме того, она играла по воскресеньям в дурацких спектаклях, любой из которых ничего не значил, или значил то, что вам казалось, он значит, — а это вряд ли было возможно. А еще ходили слухи, что она… но, разумеется, это неправда. Все же ее отец служил своему королю в Индии, и Уинделлы всегда считались знатью.
* * *
Удивительно было не то, что тетя Джейн так коротко подстрижена, и не то, что Дженни, поднявшись по лестнице, обнаружила ее тело в гостиной. Дженни была довольно начитана и знала, что люди то и дело, поднявшись по лестницам, обнаруживают тела в гостиной. Только прошлым вечером Майкл Аллоуэй, барристер по профессии, обнаружил тело хорошо одетой женщины на своем коврике перед камином и лежавшую рядом записку, смысл которой Дженни до сих пор не удалось разгадать. Сегодня утром, путешествуя от одной витрины магазина к другой, от одного прилавка к другому, она обдумывала возможность собственного романтического приключения, что гораздо легче обдумывать, когда ты на Бромптон-роуд, а не на седле какого-нибудь арабского шейха. Труп… молодой красавец детектив… Олд-Бейли[3]… Дженни Уинделл дает свидетельские показания: драматичное свидетельство. («О, здравствуйте! Нет, я просто заглянула… благодарю вас».)
Нет, удивительным было то, что тетя Джейн вообще оказалась в Обурн-Лодже. Ее не было здесь, дай подумать, Дженни, — наверное, лет восемь. Счастливое время, рассуждала про себя тетя Кэролайн (добропорядочная тетя), потому что для Дженни было гораздо лучше, что рядом нет Джейн. Она могла повредить Дженни, заронить какие-нибудь дурные мысли в ее головку. Это великое счастье, что Джейн навсегда уехала из Обурн-Лоджа восемь лет назад.
А теперь Джейн вернулась в Обурн-Лодж… и Дженни увидела ее снова, после этих восьми лет… и это могло повредить Дженни и заронить какие-нибудь дурные мысли в ее головку.
«Ой!» — произнесла Дженни. А потом: «Ну вот!» А потом удивленно: «Да ведь это тетя Джейн!»
Даже спустя восемь лет в этом не было никаких сомнений. Гладкая черноволосая голова, нелепые цыганские серьги, забавно подбритые брови над раскосыми глазами, пресловутый мундштук, который теперь валялся на полу, разбитый на несколько кусков, — все это было так давно и хорошо известно всем, кто читает «Санди пейперз», что любая из читательниц тут же воскликнула бы: «Да ведь это Джейн Латур!» «Санди пейперз» не была вхожа в гостиную Обурн-Лоджа, ни в коем случае. Мистер Гарвин из «Обсервера» был вхож, потому что отличался патриотизмом и делал все, что в его силах, для блага Англии; но ведь это совсем другое. Это была более Государственная Газета. Чтобы заглянуть в «Санди пейперз», нужно было спуститься в кухню… и подождать, пока кухарка скажет: «Вот тут еще кое-что написано о вашей тете, мисс Дженни. Я для вас вырезала». И из того, что выреза́ла кухарка, и из иллюстрированных журналов, над которыми ее светловолосая головка склонялась в парикмахерской, и из детских воспоминаний восьмилетней давности у Дженни сложился такой полный портрет тети Джейн, о каком только может мечтать любая племянница.
Этот портрет и манил, и отталкивал Дженни примерно так же, как ее первый и последний коктейль. Коктейль носил название «Белая дама», и назвать так тетю Джейн никому бы и в голову не пришло. Тетя Джейн была красно-черная дама. И так как она была известная актриса, можно было небрежно упомянуть в разговоре: «О да, это моя тетя» и ожидать завистливого: «В самом деле?» А поскольку она прославилась и во многих других отношениях, можно было поспешно произнести: «Ну да, она действительно какая-то родственница, но…» — и дожидаться, пока сменят тему. На самом деле Дженни (когда она задумывалась над этим) раздражала собственная неосведомленность относительно того, что именно тетя Дженни сделала. Тетя Кэролайн объяснила ей однажды, чего Джейн не сделала, но Дженни чувствовала, что здесь кроется еще что-то. В самом деле, с каждым может случиться: выходишь замуж за французского графа, а потом выясняется, что он вовсе не граф и что ты за него вовсе не вышла, и все, что от него остается, так это то, что он, вне всяких сомнений, (о, вне всяких сомнений!) француз. Но никто не станет писать о тебе в газетах из-за подобной ошибки. Разве не так, тетя Кэролайн?
— Дорогая, — сказала тетя Кэролайн, — это не все.
— Все что?
— Это не та тема, которую мне хотелось бы обсуждать с сестрой; и не та, которую мне хотелось бы обсуждать с шестнадцатилетней девушкой. Мои методы воспитания, возможно, старомодны, Дженни, но, используя старомодное выражение, я хочу вырастить тебя настоящей леди. А теперь поговорим о чем-нибудь другом.
