Когда милиционер начинает сочинять фантастику, встревоженное начальство вызывает его в кабинет и грозно стучит пальцем по краешку стола. Случается это, как правило, после первой публикации. Скольких я знаю ментов-фантастов, ни один из них подобной головомойки не избежал.
В чём, интересно, причина? Боязнь вольнодумства среди подчинённых или нечто эзотерическое, недоступное нам, простым смертным? Как, например, отнестись к тому факту, что вслед за приходом из рядов правоохранительных органов целой плеяды авторов немедленно грянули девяностые годы с их разгулом преступности?
Совпадение, конечно, но уж больно какое-то символическое.
Итак, вызывает начальство.
— Ваше сочинение, Синякин?
— Моё.
— Почему «Болотная сказка»?
— Ну так на болоте же всё происходит.
— А что вы хотели сказать фразой «И наступила эра свободного кваканья»?
— Просто сказка. А вы что подумали?
На Сергея Синякина ведь где сядешь, там и слезешь. Тем более что к выволочкам он привык. Боже, на какие его ковры только ни вызывали! Причём по самым разным поводам.
В связи с очередным бестактным поступком (нужного человека арестовал) затребовали Серёжу в партийные верхи. Пока не началось, сидит ждёт, а вокруг суматоха: бегают, суетятся, глаза у всех на лоб лезут.
— Где?.. Куда дели?..
— Да нету нигде…
— Не может быть! Ищите лучше!
— Да искали уже!..
Наконец не выдержал Синякин, полюбопытствовал:
— Что пропало-то?
— А вот положишь партбилет на стол, — зловеще отвечают ему, — тогда узнаешь!
Оказывается, личное его дело никак найти не могут.
— Так я ж беспартийный!
Немая сцена.
Сильно потом Серёжа по этому поводу горевал:
— Эх, ну что ж я сразу-то ляпнул! Сидел бы себе и помалкивал… Пускай бы как следует поискали!
* * *
Когда нас с ним знакомили, протянул он руку, представился:
— Синякин. Честный мент.
Меня, помню, поразили его шалая улыбка, радостно округлённые глаза и траурно-чёрные мешки под ними. Сердчишко у Серёжи уже тогда барахлило. Два инфаркта — не шутка (это ещё в ОБХСС, потом он перешёл на менее нервную работу — опером в убойном отделе).
Говорят, в гладиаторы подбирали большей частью толстячков крепкого сложения. Если так, то у Сергея Синякина была фигура гладиатора. В старом моём блокноте нашлась такая запись: «У входа в СП застенчиво круглился Синякин».
И за всё-то он брался с азартом. В том числе и за фантастику.
Поначалу дружба наша слегка напоминала соавторство.
— Что делать, Серёж? — в отчаянии спрашиваю я. — По сюжету герой должен дать жене оплеуху…
— И что мешает?
— Не за что!
— Погоди… Он ведь ей перед этим изменил?
— Изменил.
— Ну вот за это и врезал!
Но и я ему тоже, случалось, был кое в чём полезен.
— Чего хмурый, Серёж?
Сокрушённо покряхтывает.
— Да понимаешь… Придётся мне подводную лодку утопить.
— Зачем?
— А как иначе? Если у Петра Первого была боевая субмарина, то он бы целый флот такой построил…
— А он и построил! Все морские сражения выиграны с помощью вёсельных подводных лодок. Просто ничего нам не сообщали. Только сейчас рассекретили…
Всё ещё колеблется:
— Ну а дальше-то — Полтавская битва…
— Так это ж замечательно! Подводная лодка в степях Украины! Не может быть, чтобы под Полтавой не было никакой речушки…
— Есть. Ворскла.
— Ну! Вот пусть в Ворскле и плавает!
— Да на кой она там нужна?
— Как на кой? Эвакуировать Петра в случае поражения…
Однако до настоящего соавторства у нас так и не дошло. Слишком уж стремителен был Серёжа. Попробовали разок — ну и, пока я корпел над одним абзацем, он успел изваять шесть страниц. На том наше соавторство и кончилось.
При этом назвать его борзописцем и строчкогоном язык бы не повернулся: да, черновик у Синякина выпекался с удивительной быстротой, а дальше начиналась въедливая кропотливая работа с текстом: правка, правка, правка — от первого словечка до последнего.
Но главное, конечно, не в том. Он всегда знал, ради чего пишет. Даже если начинал, что называется, с кондачка, обязательно выходил в итоге на некую парадоксальную мысль, переворачивающую привычные представления об окружающем нас мире. Повествование могло быть смешным, могло быть трагическим, но в нём обязательно присутствовала крупинка озорства, вокруг которой, собственно, всё и складывалось.
* * *
Я ведь по его милости стал однажды внучатым племянником Магомета.
Едем это мы с ним в Москву на какой-то фантастический шабаш. Стóит поезду тронуться, заходят попутчики — двое азербайджанчиков: серенькие, сухонькие, тихие. Общительный Синякин немедленно берёт их в оборот, то есть для начала знакомится. Один азербайджанчик таинственно молчит, другой с почтением сообщает, что его молчаливый спутник — человек не простой, дальний потомок Магомета (почему-то это укладывается в моей голове как «внучатый племянник»), а он, говорящий, — так, сопровождает.
Синякин приходит в восторг и выставляет на столик бутылку водки. Азербайджанчики пугаются.
— Нет-нет, — говорит тот, что сопровождает. — Внучатым племянникам нельзя.
— Нет, позволь! — заводится Синякин с пол-оборота. — Как это нельзя? В Коране что сказано? Виноградная лоза! Покажи мне в этой водке одну молекулу винограда! Это хлебное вино! Про хлебное вино в Коране вообще ничего не сказано…
