Издательство наше называется «Издательство». Кроме шуток, так и называется. Учредитель-то не кто-нибудь — городская администрация, люди серьёзные, привыкшие выражаться прямо, без экивоков! Ну и какое ещё имя, по-вашему, могли они присвоить государственному предприятию? Только такое…
Но вы им не верьте. На самом деле вывеска нагло врёт. Ничего мы не издаём. В позапрошлом году из бюджета была вычеркнута графа «на книгоиздание». А вычеркнутое из бюджета, согласно традиции, восстановлению не подлежит. Что с воза упало, то пропало. Казалось бы, по логике следовало ликвидировать заодно и саму нашу контору. Зачем она тогда? Ан нет! Учреждения культуры высочайшим повелением трогать запрещено. Культура — наше всё.
Чем же мы в таком случае занимаемся? Представьте, работаем. Принимаем авторские рукописи (в основном от членов Союза писателей), вычитываем, редактируем, иллюстрируем — и что-то иногда за это получаем. В типографию макеты, впрочем, не отдаём — печатать, напоминаю, не на что.
Нет, забредает к нам иногда чудило, жаждущее опубликоваться за свой счёт. Это пожалуйста! Это — с распростёртыми объятьями! И всё равно поток манускриптов стремительно мелеет. До того дошло, что сами у авторов тексты клянчим.
Было и сокращение штатов, причём какое-то странное: троих отправили на пенсию, а взамен приняли чью-то там дочурку, специально придумав для неё неслыханную доселе должность. Дочурка оказалась редкостной стервой, немедля вообразила себя начальством и принялась донимать.
* * *
— Вы должны были сдать это позавчера!
Она стоит спиной к моему столу, поскольку на сей раз жертва не я. Под лёгкой тканью подобно коротко подрезанным крылышкам торчат сердитые девичьи лопатки.
Тот, к кому обращаются, поднимает от бумаг исполненное благородства лицо. Глаза — ласковы, голос — обворожителен и хорошо поставлен:
— Вам уже говорили сегодня, что вы прекрасно выглядите?
— Нет! — скрежещет она.
— Так я и думал… — с прискорбием изрекает он. — Чёрствые люди…
— Вам придётся написать объяснительную записку!
Я вздыхаю украдкой. «Написать записку…» «Остановить на остановке…» О современный язык!
— Пожалуйста, — галантно отзывается мой сослуживец. — Я и в письменном виде готов подтвердить, что выглядите вы сегодня потрясающе…
Поганка открывает рот, однако немеет, вспыхивает и, гневно чеканя шаги, покидает помещение. Директрисе жаловаться пошла.
— Как это у тебя получается? — с завистью говорю я. — Научил бы…
— Учись, — великодушно разрешает он. Отправляет рукопись в папку, завязывает тесёмки и, подперев кулаком щёку, принимается меня разглядывать.
— Достала? — спрашивает он с сочувствием.
— Да не то слово…
— Обедать идёшь?
— Что-то не хочется… Жарко.
Дверь и оба окна раскрыты настежь, по кабинету гуляют горячие сквозняки. Представляю, что делается на улице!
— Может, сгуляем в скверик, к фонтану? — предлагает он. — Кваску хлебнём. Ледяного…
* * *
Импозантен до изнеможения. На службу неизменно является в белом эстрадном пиджаке. Когда-то работал в филармонии, не знаю кем — поговаривают, что конферансье. Потом был уволен, основал фирму, быстро прогорел. Покрутился-покрутился — и к нам.
Лентяй и аккуратист. Порядок на столе и в столе поддерживает идеальный. Очень любит точить карандаши. Вручную, естественно. Точилок не признаёт — говорит, угол в них не тот.
Издательские дамы при виде него млеют (директриса в их числе), но и у мужчин, коих легко по пальцам перечесть, бывший артист филармонии раздражения не вызывает.
Я в самом деле не собирался выходить в это лютое пекло, разве что на перекур, но когда тебя приглашают столь дружески и непринуждённо — поди откажись!
* * *
В скверике и впрямь дышалось полегче: над газонами клубилась водяная пыль, то и дело сносимая на нас ветерком, бурлил фонтан. Мы остановились у палатки, хлебнули кваску — пусть не ледяного, но довольно-таки прохладного.
— Ага… — сказал он вдруг, высмотрев кого-то в проеденной солнцем древесной тени. — Стало быть, не зря шли…
И увлёк меня к лавке, на которой одиноко восседал старичок с палочкой. Умильный такой старичок: хрупенький, седенький, с глянцевой розовой пролысинкой на темечке. Увидев нас, разулыбался.
— А-а… — ликующе возгласил он. — Здравствуйте, Пётр… И вы… э-э… — Старичок вопросительно поглядел на меня.
Я представился.
— И вы, Глеб, здравствуйте… А то я уж тут, знаете, заскучал… Странный день: не подходит никто и не подходит… Чем порадуете сегодня?
— Так, чепуха, Ростислав Игнатьич, — небрежно молвил мой коллега Пётр, присаживаясь рядом со старичком. — Ничего особо душераздирающего… Давай, — шепнул он мне.
Я не понял.
— Рассказывай давай, — пояснил Пётр.
— О чём?
— О нашей юной гадюке. Как она тебя достала… и вообще…
— Зачем?
— Затем что Ростислав Игнатьич, любит такие истории. Имей же наконец уважение к старшим!.. Чего стоишь столбом? Присаживайся и приступай…
И столь сильна была его харизма, что я против воли подсел к старичку с другой стороны и, чувствуя себя до крайности неловко, приступил. Ну как это, представьте, взять вдруг и начать жаловаться чужому человеку на свои беды! Поначалу я запинался, вопросительно взглядывал на Петра (тот ободряюще кивал), но мало-помалу разошёлся, речь стала поживее, откуда-то взялась патетика, пару раз даже проскочило крепкое словцо.
