Нанятый моей тётей дилижанс слишком быстро направлялся к моему дому. Дому, который я не видела слишком давно, а точнее — около пяти лет. Пять лет, впустую потраченных в charm school[1]. Теперь я точно знаю, как правильно общаться с гостями, какие обращения использовать на немецком и французском, как стоит класть на стол приборы и какие композиции к какому случаю обязательно играть на фортепиано. Цена за всё это — лишь моя свобода и мой дом. Хотя официально, он всё ещё принадлежит мне и моему брату, и бумага свидетельствующая об этом лежит в одном из карманов моего платья, но, всё же, уже успевшему жениться на столичной красавице Гидеону Расселу было абсолютно плевать на оставленное имение, в небольшом городке неподалёку от столицы. Благодаря делу отца, он с лёгкостью заработал на новый, более роскошный дом. К сожалению, Гидеон не имел привычки писать письма любимой сестре, поэтому о том, есть ли у этого дома наследники, я не знала.
Наконец, один из чемоданов уложенных рядом, упал прямо к моим ногам. Мы резко затормозили. Стало быть, я уже дома. И увиденное меня разочаровало. За те пять лет, которые я провела за бесполезным изучением «женских наук», из этого места сотворили ад. Не было больше такого любимого моим отцом английского сада — вместо него садовник уверенно придавал одному из деревьев форму непонятного животного. Это петух или жираф? Говорят, ни то, ни другое не в моде. Тогда с чего вдруг моей тётушке заниматься этим? Но если бы сад был самым худшим, что я увидела… Всё поместье померкло, стало тёмным пятном, на фоне которого выделялся только сад — да и тот из-за осеннего времени года не блистал яркими красками. Стало быть, из одной тюрьмы меня перевезли в другую.
Около входа меня уже ожидала моя тётушка. Миллисент Гест, урождённая Рассел. Приблизившись к ней на расстояние около метра, мне в голову тут же врезались её мысли. Как же она меня ненавидит. Она жалеет, что я приехала так рано. Конечно, мне нужно было ещё полгода прослоняться по столице, занимаясь невесть чем (в идеале самыми порочными делами, дабы, в следствие плохой репутации, я лишилась имения, принадлежавшего мне по праву), а потом приехать в середине мая просто для того, чтобы выгулять все свои платья на сезонных приёмах, очаровать одного из богатых гостей и через год-два, под свадебные колокола, убраться отсюда как можно быстрее. Не выйдет, Миллисент. Я умею читать мысли людей. И я знаю, что ты ненавидишь меня. Но я не уеду отсюда. Я приехала, чтобы остаться навсегда.
Пока мои чемоданы доставляли в прихожую, я уже устроилась в одном из кресел, рядом с небольшим столиком для чаепитий. В чайнике дымился уже заваренный чай, а рядом с одной из чашек, даже неожиданно для меня, лежали несколько листов бумаги и чернила. Как интересно. Она не забыла о моих особенностях. Всё это для меня, я уверена. Так твердят правила этикета. И она, будучи внешне мягкой и заботливой, с радостью исполнит их для отвода глаз.
— Добро пожаловать домой, дорогая племянница, — улыбаясь, женщина взяла в руки чайник и налила мне почти полную чашку. Не нужно быть чтецом мыслей, чтобы по её взгляду понять то, что в этом доме, если хозяйкой станет она, принадлежать мне будет только койка, плитка, и, в лучшем случае, платье гувернантки.
— Благодарю Вас за радушный приём, — я быстро писала на бумаге, несмотря на то, что могла просто кивнуть. Пусть знает, что я не ищу лёгких путей. Да, я нема. Наверное, это проклятье досталось мне в обмен на дар читать мысли. Я не знаю ни единого звука, ни единого слова, которое я могла бы произнести. У меня нет голоса с рождения. Но это — мелочь. Сказать можно многое. Можно стелиться речами и цитировать Шекспира каждой второй, будь ты ловеласом. В мыслях же заключены настоящие чувства, настоящие слова. Ведь люди думают, что могут спрятаться лишь там. И, пока они думают, что их голова — дом без окон и дверей, я пробираюсь туда призраком. И это доставляет мне удовольствие. Всегда интересно смотреть на людей, что врут тебе в лицо, при этом зная всю правду. Люди врут всегда. Наше общество — это лицемеры, прикрывающиеся этикетом. Зубоскалить умеют все. Сказать тебе в лицо то, что думают на самом деле, не прикрываясь этическими нормами — единицы.
— Я рада, что ты приехала к нам так рано. Надеюсь, за эти несколько месяцев ты снова почувствуешь себя здесь как дома. Конечно, мне пришлось что-то изменить, а что-то добавить. Уверяю тебя: каждый уголок этого дома сделан по последней моде. Ты молодец, что приехала в этом полугодии. Мы с Бернардом, твоим дядюшкой Эдмундом, детьми и воспитанником хотели отметить Рождество в Индии. Говорят, в этом году будет холодно, поэтому мы решили немного изменить традицию празднования. И, самое главное: в этом году с нами можешь поехать ты. Конечно же, если захочешь. А в мае, думаю, мы начнём разъезжать по домам моих подруг. Я уверена: на такую хорошенькую девушку как ты, да ещё и с прекрасным образованием, будут засматриваться многочисленные кавалеры, при том не самые бедные.
— Наверное, я переусердствовала. Кто её, немую, возьмёт? Девушка должна уметь поддержать беседу. Эта же её не начнёт вовсе. И о Рождестве нужно было промолчать. Ничего, скажу, что документы потерялись чисто случайно. Без билета на борт корабля может и возьмут, но не без документов. Да, определённо выход, — я слышала каждую её мысль, чувствовала каждую каплю ненависти ко мне и страха, что всё это так быстро раскроется.
