Человек за роялем - [3]

— Чарльз Блейк, — молодой человек решил, что самое время представиться. — Воспитанник госпожи Гест.

— Чарли, это Ленора Рассел, дочь моего брата, который владел этим домом, — тут же вступилась тётушка. Посмотрите, какая забота. — Она нема с рождения.

— Приятно с Вами познакомиться, — он дёрнул руку, чтобы, скорее всего, взять мою и поцеловать, но, видимо, противным, укоризненным взглядом, тётушка указала, что делать этого не нужно. И правда, это не было частью правильного этикета. Не тот случай, чтобы целовать руку.

Он должен был это знать, ведь он воспитывается Миллисент, а, значит, должен был усвоить этикет уже давно.

Может, он не знал?

Я посмотрела на него, пытаясь понять, что у него в голове. Чувствует ли он стыд? Не потерял ли он своего достоинства? И… Как я ему? Всё же, в одном доме нам придётся жить ещё достаточно долго.

Однако, пустота. Пустота, в которой, кажется, нет дна, начала или конца. Я просто не могу понять, что в его мыслях. Я… Я не могу прочитать то, что он думает. Как это? Впервые в жизни я не могу сделать это. Это невозможно! Может, что-то не так?

Я перевела взгляд на тётю и прочитала её мысли. Ненависть и некоторая неловкость. Всё в порядке, моя сила всё ещё при мне. Тогда почему мысли этого Чарльза я не могу прочитать? Почему именно его?

— Ленор, дорогая, нам нужно посмотреть твою комнату, — тут же одёрнула меня Миллисент, хватая за руку.

— Был рад с Вами познакомиться, — он радостно поднял руку, будто прощаясь и улыбнулся. Что-то мне подсказывало, что это — единственная частная улыбка за сегодня.

В любом случае, с этим мне предстояло разобраться позже. Я просто пошла дальше по коридору и прошла в любезно открытую тётушкой дверь соседней комнаты. Мои чемоданы уже стояли около кровати, сама кровать казалась весьма мягкой, шкаф большим, а стена… В стене красовалась дыра, ведущая в соседнюю комнату, судя по всему, прорубленная для не помещающегося рояля…

2. Наглость

— Ленор, дорогая, просыпайся! Уже утро! — в дверь отчаянно стучала моя тётушка, норовя услышать от меня хоть какой-то ответ. Учитывая то, что я не могу сказать ни слова, мне пришлось открыть глаза, затем — медленно подняться и подойти к письменному столу. Кажется, на этой новой кровати я отлежала себе один бок. Это мешало быстро наклониться и написать хотя бы одно слово на листе бумаги. А ещё мои глаза всё ещё оставались залипшими и сонными.

— «Я уже встала. Спасибо за то, что потрудились меня разбудить», — помня о приличиях, я правильно расставила все знаки препинания и, несмотря на пару клякс, сунула записку под дверь. Всё же, присутствовала память о том, как нас отчитывали за малейшее несоответствие правилам приличия и грамматики. Теперь, разбуди меня хоть в час ночи, я точно буду знать, как правильно писать и где ставить запятые, а где — правильное обращение.

Затем, последовал самый трудный этап. Вчера, поняв, что устала от всего произошедшего за день, я попросилась принять ванну и заснула мёртвым сном, оставив позади не только ненависть тётушки, но и мысль о том, что-то, что у этого Чарльза в голове, прочитать невозможно. Но сегодня я вспомнила об этом вновь.

Впрочем, пока что моей самой большой проблемой были платья. Более-менее опрятно выглядело то, в чём я приехала и то, что я успела взять из чемодана на сегодня. Кажется, сегодняшнее свободное время я определённо потрачу не на письмо бывшей соседке по комнате, а на «обживание» комнаты вещами.

Я стала медленно одеваться. Ночная рубашка оказалась на стуле, а на мне — тугой корсет, нижнее бельё. Оставалось платье. Но, как бы я ни старалась, застёжка прикреплённая к ткани расстёгиваться не намеревалась. Это раздражало меня настолько, что я не могла сдержаться, и, будь у меня голос, об этом узнал бы уже весь дом.

Однако, кое-кто, всё-таки, предпочитал себя не сдерживать.

— Ай! — где-то под роялем послышался тихий шепот. — Рука затекла.

Кажется, тот, чьи мысли невозможно прочитать, пользовался этим так бесстыдно, будто это было прописано в законах дома. Теперь я понимала, для чего эта потрясающая дыра в стене. Извращенец! Ну, ладно бы подсматривать за прислугой. Но за мной зачем? Разве он не знает, чем это должно закончиться? По всем канонам, я могу обвинить его и больше никогда с ним не заговорить или даже не обратить на него внимания. А ещё сказать дядюшке Эдмунду, что этот наглец себе позволяет. Конечно, эта мера для меня последняя, но откуда ему об этом знать? Вдруг я их тех барышень, которые чуть что — сразу же бегут жаловаться к родне?

Но я не из таких. Поэтому, пританцовывая в ритме вальса, я направилась к столу, затем, написав пару строк, скомкала лист и, подойдя к роялю, резко закинула под него.

— Эй! — выкрикнул он, без каких-либо намёков на этикет. Послышался громкий звук разворачиваемой бумаги и тяжёлый умозрительный скрежет шестерней в его голове. Неужели, он и правда не в курсе о том, как себя нужно вести?

Подглядывать за хозяйкой дома? Идиот.

Пара секунд ожидания ответа на вопрос, заданный в скомканном снежке бумаги — и прямо под роялем показалось голова этого наглеца. Немного сонные большие глаза, как бы выразились в женских романах, «цвета орешника», выражение лица явно без тени сожаления и тёмные, растрёпанные, сбитые в чёрную паклю, волосы.