2002 год. Утро середины апреля.
Слишком теплая и сухая зима отошла поспешно и рано. Раньше положенного срока зацвел абрикос; давно налитые бутоны сирени, перестоянные в ожидании, облегченно разразились клейкими листочками; почти взрывоподобно просыпались вишни.
Затем погода уравновесилась, зачастили жиденькие дожди, и в их спасительной влаге воздух остро запах озоном, цветами и первой зеленью. Сороки и вороны, уставшие от гаданий и заклинаний гроз, теперь сидели на верхушках крон, прислушивались к далеким атмосферным перекличкам и оживленно крутили головами, иногда звонко каркая. Возбужденные воробьи черными гроздями обседали кусты и несмолкаемо щебетали хором. Лишь снегири с красными грудками и свиристели с розово-серыми хохолками оставались яркими пятнышками среди все еще преобладающей вокруг серости. Они перелетали с ветки на ветку, имитируя чрезвычайную деловитость, а на самом деле старались скрыть наслаждение, получаемое от купания под жиденькими струями небесной воды.
Апрельская сырая хмурость, в которой созревает настоящее стойкое тепло, мне тоже нравится, поэтому лучшего времени для поездки нечего было и желать. Недолго думая я собралась, прикинула, что на все про все уйдет не больше полутора часов. Буду ехать медленно, легко преодолевая крутые холмы на третьей скорости, осмотрительно тормозя на спусках в ложбинки. Буду вспоминать отца, как ездила с ним здесь когда-то, его шутки, касающиеся названий сел и хуторов, его прибаутки к собственным и чужим приключениям, с которых он начинал путевые беседы. Он всегда развлекал пассажиров рассказами о прошлом и о тутошних чудаках. Отец знал так много, что без него я обеднела на целый космос.
Я вожу машину так, как он хотел. На поворотах, где у «крутых» водителей скрипят тормоза и машину заносит на обочину, всегда торможу и еду медленнее, на что мое авто откликается недовольным урчанием, а потом на ровной дороге снова набираю скорость. В последние свои месяцы отец настаивал, чтобы я научилась хваткому вождению, и на совесть школил меня. Мы выезжали в степь, и он успевал не только делать замечания, где я неправильно выполняла упражнения, но и рассказывать о своей жизни. Это отдельная тема, которая отныне и вовеки не будет оставлять меня, чтобы я ни делала. Отец…
Из Днепропетровска поехала на Новомосковск, потом выбралась на Симферопольскую трассу и, миновав несколько балок, оказалась на границе с Запорожской областью. Пересекать ее не стала, а взяла налево, повернула на Славгород. Справа в разлогой низине заблестела лента ручейка, разделяющего две области. Вдоль дороги засеянные поля темно зеленели озимыми.
С волнением преодолела последние тринадцать километров. Наконец на горизонте открылся вид с белыми домами в окружении еще голых, черных деревьев. Но сады уже оживали, дымились прозрачными выдохами. Над ними поднималось в небо то ли шаткое марево нагретого воздуха, то ли жидкие облака туманца, то ли утлые нагромождения пара из разогретых на солнце насквозь мокрых ветвей.
Вскоре слева появились первые дома родного поселка. Перед каждым из них издавна подремывал опрятный палисадничек, отгороженный от дороги забором и неровной шеренгой вишен — так тут спасались не только от шума, но и от пыли.
Оставив машину за воротами нужного мне дома, я отворила калитку, под лай звонкоголосого песика поднялась на крыльцо и нажала кнопку звонка.
Ожидая отзвука, рассматривала активно несущего службу дворового сторожа: маленький, рыжий, лохматый, ужасно вертлявый песик был очень симпатичен. Он прыгал, переворачивался в воздухе и заливался невероятными завываниями. «Артист, — подумала я, — знает, что хозяин где-то поблизости и непременно оценит его старания». Но вот на пороге возник мой будущий герой, показавшийся несколько моложе, чем я воображала, зная его возраст. Он казался высоким, стройным, не худым, но и не полным. Черты слегка удлиненного лица — приятные, мягкие. Глаза — мудрые и радушные. Всю свою жизнь я знала Николая Николаевича Сидоренко, но не видела со дня окончания школы. Поэтому сейчас будто знакомились с ним заново.
Мы вошли в дом, уселись в прихожей: я — в большом кресле, а сам хозяин — на диване рядом с женой. Николай Николаевич из предварительных разговоров по телефону знал о моих задумках. И сейчас живо интересовался моими делами, расспрашивал о творчестве, о том, что привело меня к нему. Жена его, тетя Аня, больше помалкивала, внимательно слушала нас и вмешивалась в разговор лишь тогда, когда муж что-то у нее уточнял. Тогда старательно вспоминала даты, имена, события.
— Николай Николаевич, вы один из тех, кто постоянно заботился о сохранении истории Славгорода, немало сделали для увековечения его прошлого, оставив тем добрую память о себе и своей деятельности. Это не каждому удается. Что вами руководило? — спросила я.
И попросила его поделиться воспоминаниями.
— Как сказать коротко и просто? — он сдержанно улыбнулся. — Любить людей меня научило тяжелое детство, а брать на себя ответственность за их судьбы — армия, море. На моих глазах из-за безответственности командиров погибло свыше восьмисот человек, молодых мужчин. И тогда я сказал себе, что при любых обстоятельствах, если кто-то будет нуждаться в помощи, буду оказывать ее по своему усмотрению и без колебаний.
