Моему отцу
Она сама и птица, и гнездо,
она сама и суть, сама и свойства,
она и взмах, она же и перо,
сама и воздух, и полет сама же,
сама охотник, и сама добыча,
она и цель молитвы, и молельщик,
и ищущий она, и то, что ищут,
она и первый, и она ж последний,
сама и князь, и подданный сама,
сама и сабля, и сама же ножны.
Она ограда, и она же древо,
она и ветвь, и плод,
и птица, и гнездо.
Ахмад Газали
Я хотела б уйти, уйти так далеко, как только можно. Но не туда, не в то место, куда они запланировали меня отослать, когда мое время здесь подойдет к концу. Я ни за что на свете не подчинюсь им и не сделаю того, что они требуют. Но об этом я не скажу никому, даже Маттео.
Предрассветные сумерки еще не проникли в комнату, окно — черный прямоугольник. Откинутое одеяло еще хранит тепло и влагу тела. Мне хотелось бы понежиться под ним и поспать; не сидеть здесь за столом, не полуночничать, не быть в этом доме. Вокруг царит мертвая тишина, все спят. Но иногда мне кажется, что Ата всю ночь сидит без сна наверху, под самой крышей, как стерегущий зверь с открытыми глазами. Я представляю ее птицей с исполинскими крыльями. Она, подобрав под себя ноги, нахохлившись, сидит на вышитых красной шерстью подушках перед маленьким окошком, неподвижно глядит в ночное небо и поджидает меня. В тот момент, когда я войду в комнату, ее крылья задвигаются и расправятся. На своей широкой белой спине она унесет меня с собой. Мы вместе отправимся путешествовать в глубину ночи, которая подобна такой необъятной пещере, что человеку не хватит времени, чтобы добраться до ее края.
Но скорей всего Ата спит, глубоко зарывшись в подушки и одеяла, и даже не помышляет покидать дом. Фактически она была бы последней, кто ушел, она останется даже тогда, когда я и Зафир давно уже будем где-нибудь далеко. Она останется в доме как в крепости. Будет как обычно заботиться о съестном и о свежем белье, а по вечерам расчесывать матери волосы. Мою комнату и комнату Зафира она сохранит точно в том виде, в каком мы покинем их.
А проснулась я оттого, что мне опять приснилась незнакомая девушка, точнее говоря, ее тень, которую я тогда увидела из окна. Падающая в глубину тень. Эта девушка сразу после перемены просто бросилась с крыши школы. Мы все устремились к окнам и оцепенело смотрели во двор, где неподвижно, будто пустив корни, лицом вниз лежала она. Крови я не видела, но по тому, в какой позе лежало тело, распластанное и раздробленное изнутри, я догадалась, что это тело уже бездыханно. Между носком и штаниной можно было разглядеть узкую полоску ее голой ноги. Эту полоску светлой кожи я помню точно, а вот ее лица, когда она еще была жива, не припоминаю.
Какие-то люди потом обрисовали мелом ее разбитое тело, прежде чем его увезти. Все это произошло год тому назад. Никто с тех пор на эту тему больше не разговаривал, да и сама я почти не вспоминаю об этом. Но временами мне снится, как с крыши падает тело и глухо шлепается во дворе. Я еще слышу сухой, царапающий звук мела по асфальту.
Я не знала девушку, она училась на класс старше меня, наши дороги пересекались только от случая к случаю. Вероятно, я иногда сталкивалась с нею на лестнице и кивала ей. Меня пугает, что кто-то может тайно вынашивать такой план, улыбаясь при этом и внешне совершенно не меняясь. Я жалею, что никогда не разговаривала с ней. Еще несколько недель после случившегося мне становилось жутко от одной мысли, что она ходила через те же ворота, была в той же комнате, ежедневно видела тех же людей, вдыхала тот же воздух, и вдруг ее просто не стало. Никто не знал, почему она так сделала. Видимых оснований для этого не было. «Это как болезнь, — сказал мне Зафир, — некоторые ею заболевают и непременно сводят счеты с жизнью. Они ничего не могут поделать, и выглядит это так, будто они подчиняются некоему закону».
Но я лично этому не верю. Нет такого закона, чтобы умирать, когда только-только начинаешь жить.
«Отвяжись!» — крикнула я во сне, продолжая в то же время оцепенело глядеть на нее, лежащую во дворе школы с вывихнутыми руками и ногами. Но в сновидении она перевернулась и засмеялась.
«Исчезни, наконец!» — снова крикнула я, но ее смех только усиливался, поднимаясь ко мне. Я была наверху, а она внизу. Она была мертва, а я жила; однако она смеялась. Я заткнула уши. Ее смех преследовал меня. Еще когда мне снился сон, я хотела проснуться. Я видела саму себя поднимающейся из глубокой бездны и подтягивающейся вверх по бесконечно длинной приставной лестнице. Это требовало таких неимоверных усилий, что когда я наконец проснулась, то была вся в поту и ночная рубашка прилипла к груди. Во рту у меня пересохло. Я лихорадочной ощупью искала выключатель лампы, словно боялась, что эта тьма останется навсегда.
Ночь медленно отслаивается от деревьев, теперь я могу различить силуэт серебристой ивы перед окном. Я слышу карканье ворон. Они собираются на деревьях, нахохлившись сидят на верхушках, прячутся. Где-то включают воду. Ата всегда встает первая. Ее ванная находится прямо над моей комнатой. Чаще всего от этого журчания я тоже просыпаюсь. Оно успокаивает меня, как будто дом, целую ночь пролежавший мертвым, воскресает. Всевозможные трубы пронизывают его как кровеносные сосуды, которые по утрам заново наполняются. Один шум переходит в другой, сливаясь в большой утренний поток голосов, шагов, открывающихся дверей и плеска воды. Скоро и я, воссоединившись с другими, стану частью этого потока, циркулирующего по дому.
