Недожитая жизнь - [4]

«Никогда больше так не делайте!» — крикнул отец и немедленно отослал нас в постель.

Но я лежала под одеялом и улыбалась. «Нам никогда больше не следует уходить, — сказал Зафир. — Мама вот плакала». Совесть у него была нечиста.

«Мы ведь для того так и поступили, — сказала я удовлетворенно. — Теперь мы навсегда знаем, что они нас любят».

Неподалеку от дома были какие-то развалины. Между камнями росла трава и полевые цветы. Там обитала черная кошка с маленькой египетской головой. Она была худющая, будто ее морили голодом; иногда мы с Зафиром приносили ей чего-нибудь поесть. Однажды мы наблюдали, как она поймала ящерицу. Хвост и голова ящерицы свисали у нее изо рта. Затем она несколько раз бросала ее на землю, чтобы, выпустив когти, опять и опять прыгнуть на нее, и так повторялось до тех пор, пока ящерица не перестала двигаться. Но кошка подбрасывала ее в воздух и всячески играла ею, хотя та давно уже была мертва.

В доме было всего две небольшие спальни и кухня с камином. Пахло камнем и дымом. По ночам мы с Зафиром долго лежали без сна и разговаривали, а за окном трещали цикады.

Старая керосиновая лампа привлекала ночных мотыльков, которые слетались на ее горячее стекло и сгорали. Утром мы собирали их. Позади дома мы вырыли для мотыльков крошечную могилу. Мы назвали ее Световой могилой.

«Потом мы поженимся и будем жить в таком доме», — говорил Зафир. На реке мы играли в свадьбу. Фатой мне служила белая простыня, которую я повязывала на голову. Рука об руку мы стояли на камне и смотрели в воду перед собой.

«Мы будем всегда вместе, — сказал Зафир, — сколько будем жить».

Мы больше не хотели возвращаться в город, а в конце каникул заболели. Зафир и я с одинаковым вирусом лежали в постели. Мать ухаживала за нами, но она не участвовала в нашей горячке и ознобе — мы были как будто не два разных тела, а одно-единственное. Когда Зафира рвало, я придерживала его голову, запустив руку в черные кудри, и успокаивала его. Но едва приступ проходил у него, становилось худо мне, и тогда я склонялась над тазом. Мы делили каждую конвульсию и каждый скачок температуры.

«Мы, наверное, умрем», — говорил он.

«Тогда мы умрем вместе», — утешая, говорила я. Он облегченно кивал, а я брала его обессиленную лихорадкой руку в свою.

Сейчас мне не вспомнить, когда Зафир взялся меня опекать и следить за каждым моим шагом. Но, кажется, с тех пор мы разделились и стали похожи на две половинки разбитой чашки, которые уже невозможно соединить.

Айсе отложила карандаш в сторону, закрыла тетрадь в голубом переплете и, когда в дверь неожиданно постучали, торопливо сунула ее в ящик письменного стола. Это был короткий, нетерпеливый стук Зафира, и не успела она ответить, как он уже открыл дверь и вошел в комнату.

— Чем занимаешься? — с любопытством спросил он. В зеркало шкафа она увидела, что он уселся на кровать.

— Работаю, — сказала Айсе и быстро открыла первую попавшуюся тетрадку, лежавшую на столе.

— Ты в самом деле решила завтра пойти туда?

Айсе, ничего не ответив, склонилась над тетрадью.

— Я еще раз поразмыслил об этом, — сказал Зафир. — Будет лучше, если ты останешься дома. Кто знает, что за публика там соберется.

— Все друзья Сезен, — ответила Айсе.

— Вот именно.

Айсе обернулась и с негодованием посмотрела на него.

— Сезен исполняется восемнадцать лет, и я иду на ее день рождения, нравится тебе это или нет! — громко заявила она.

Родители впервые разрешили Айсе уйти вечером, но только, к великому возмущению Сезен, в сопровождении Зафира, который должен будет доставить ее домой ровно в одиннадцать.

Зафир понурил голову, как будто его взяли за шиворот.

— Что ж, будь по-твоему, — сказал Зафир, — но клянусь тебе, ровнехонько в одиннадцать мы уйдем.

Айсе молча подошла к кровати и разгладила покрывало.

— Встань, наконец, — сказала она. — В этой комнате есть софа и два кресла а ты всегда валишься на мою кровать!

Но Зафир как будто не слышал и продолжал сидеть не шелохнувшись. Иногда он даже растягивался на постели, только бы позлить ее, и Айсе приходилось тогда сдергивать одеяло и изо всех сил тянуть с кровати его мускулистое тело.

— Убирайся с моей кровати, пугало! — крикнула она сейчас полушутя-полусердито. Зафир изобразил «мертвого человека», как это они всегда делали будучи детьми. «Притворись мертвым», — просила его Айсе и сама же потом кричала от ужаса, когда Зафир замирал как покойник. Нынче же игра кончилась тем, что они принялись возиться на кровати, пока Зафир не одолел Айсе и не подверг щекотке. Зафир оседлал ее и тыкал пальцами ей в бока, так что Айсе пронзительно визжала и извивалась под тяжестью его веса, а он, смеясь, приговаривал:

— Нет, ты меня со своей кровати не сбросишь, малышка.

* * *

Сезен, как всегда, пришла слишком рано. Айсе только что завернула мокрые волосы в махровое полотенце, возвышавшееся теперь на ее голове эдаким тюрбаном, когда в комнату влетела Сезен.

В знак приветствия она быстро чмокнула Айсе в щеку, бросила синюю спортивную сумку на пол и со стоном повалилась на софу, как будто совершенно выбилась из сил. Согнув локоть, она подперла рукой голову. Айсе сразу же замечала этот неприветливый взгляд, появлявшийся у Сезен всякий раз, когда ей было что-то не по душе.