— Возьму тебя в ученики, — сказал боцман Прохор Петренко молодому матросу Володе Строкину. — Смотреть на тебя жалко, ведь пропадешь. Ты ведь кто? Деревня! На море без году неделя. А морская судьба штука категорическая — или ты ее, или она тебя. Значит, выход один — ты ее!
Разговор этот происходил в кубрике СРТ «Тюлень», вечером, после высыпки сетей. Надо было спать, а Володя сидел над письмом жене Наде, мучительно подбирая недающиеся слова. Письмо сочинялось вторую неделю, но дальше начала не шло. Володя искал фразы понежнее, иные, чем в еженедельных радиограммах, радиограммы читал радист, а через него, скажи что по своему, становилось известно всему экипажу. Только в письме он мог развязать душу. Но от усталости хорошие слова не подбирались, Володя написал два раза «любимая», один раз «самая дорогая», еще по разочку: «так я по тебе скучаю, сил просто нет» и «Наденька, ну здорово же хочется повидаться» — и весь запас выражений был исчерпан. Прохор из-за плеча разглядел, над чем терзается Володя, и пожалел товарища. Володя до армии жил в лесу, действительную службу провел на юго-западной границе, там же работал потом в совхозе, а в океанские рыбаки нанялся всего год назад и, хоть уже не салажонок, с морем ладил еще не вполне.
— Первое правило запомни — никаких писем! Письма для рыбака слабость, а мужчина должен быть сильный. Женщина обожает силу, вот тебе главный закон жизни. Радиограмму разок в месяц — и все! Эх, рано ты женился! Пацан ведь был, мужского опыта не набрался!
— А Надя каждую неделю радирует, — попробовал спорить Володя.
— Правильно. Ее женская обязанность — кричать по радио, что любит и помирает от тоски. А ты солидно помалкивай, так лучше. Ты на каждую радиограмму отвечаешь? Зря. Отвечай на пятую, на шестую — и без сусала, можно и со злостью, тоже неплохо. Как у тебя сварганена последняя радиограмма?
— Ну, как? — сказал Володя, краснея. — Я уже всего не помню… «Спасибо, что не забываешь, у меня все в порядке, чего и тебе желаю». Ну, еще… Чтоб берегла себя.
— Вот, вот! — с торжеством объявил боцман. — Никчемность — такими словечками разбрасываться: «Спасибо, что не забываешь, береги себя!» Не ублажать по радио, а подергать за нервишки, тебе здесь не сахар, пусть и ей будет несладко, без этого она тебя не поймет! Они без нас с жира бесятся, а мы еще утешать их? Следующую телеграмму составим вместе. Штормовую, с угрозой, у меня, мол, все в порядке, а как у тебя, приду из рейса, досконально разберусь. Я с моей Катькой иначе не признаю. Мне трудно, так пусть и она от моей муки изопьет чашечку. На этой прочной базе и растет наша любовь. Полная взаимность терзаний и радостей, рот какая штука.
В разговор вступил пожилой тралмастер Никаноров. Он сидел на койке и чинил сеть. О Никанорове было известно, что его на свете интересуют только две вещи: уловы и заработки. И сейчас он свернул все жизненные проблемы к деньгам.
— Любовь! — сказал он со вздохом. — Подмолотим в рейсе, будет любовь, не подмолотим, за что тогда и любить тебя? А все эти радиограммки — говорня. Детей надо кормить, вот корень жизни. У тебя девчонка?
— Галочка, четвертый годик пошел, — похвастался Володя.
— Точно, Галка. Придешь домой, положи на стол пачку потолще — тебе, Надя, и тебе, Галочка, завтра накупим вам подарков — это, правильно, рыбацкий разговор. Тогда и требуй верной любви. А какие словечки отобьешь отсюда — пустая эксплуатация радиотехники!
На лице у боцмана появилось презрительное выражение. Он язвительно подмигнул на тралмастера.
— Брось, Алексеич! Не в деньгах счастье. Ты каждый вечер мусолишь карандашом доходы, а к чему? Наш рыбацкий заработок — всенародный почет, а не затрепанные твои бумажки. Шторма, ураганы, висим над бездной, по шесть месяцев не видим берега, вкалываем четыре через четыре, вообще без нормы! Соответственно муке — честь! Или споришь, что труд рыбака — особый?
— Труд особый, точно, — согласился тралмастер.
— Расхвастались! — добродушно посмеиваясь, высказал свое мнение моторист Кожемякин. Он жил на корме, но в свободное от вахт время часто приходил в носовой кубрик поиграть в подкидного дурачка или поболтать с друзьями. — Почет, особый труд! На берегу, стало быть, люди второго сорта? А чем не почетен труд шахтера? Или летчика? Не слушай их, парень! — сказал он Володе. — Они тебе такого наговорят! От плохого характера мстят женам за свое одиночество, а за что им мстить? Пожалели бы подруг, тем тоже не сладко.
— Мы их пожалеем, а они нас? — возразил Прохор. — Не знаешь ты женщин, отсюда твоя доброта. Повезло, нашел хорошую жену и навоображал себе, что все такие. Я женщин лучше тебя знаю, народ в основе своей ненадежный. Еще бы кое-что сказал, да не хочу ссориться.
Володя молча переводил взгляд с одного на, другого. Кожемякин только захохотал в ответ на отпор Прохора. Боцман сердито отвернулся от моториста. Маленький, очень подвижный, некрасивый моторист проигрывал рядом с высоким статным Прохором. Женщинам, конечно, должны больше нравиться такие лихие красавцы, как боцман, первый трудяга на судне, первый весельчак на берегу. И он, без сомнения, лучше разбирался в женской природе, чем споривший с ним моторист.
