Настоящая женщина - [2]

Володя порвал неоконченное письмо и вышел на палубу. Солнце погружалось в океан. Ветер дул с запада, на широких волнах вспенивались воротники: на темном востоке они казались белыми, а когда Володя смотрел на огненно-дымный закат, пена сверкала розовым. И сам океан, в той стороне, на закат, был уже не синим, а красноватым, он словно был подожжен изнутри. Володя полюбовался странными красками моря и повернулся к востоку. На темнеющем восточном небе одиноко сверкала Венера, крупная, очень яркая, ей одной не нужно было темноты, чтобы засветиться. Туда, на восток и на юг, протянулась линия буев, отмечавшая высыпанный порядок сетей. Набегавшие волны качали траулер. Володя присел на пустую бочку. Временами набрасывалась волна покрупнее и тогда лицо обдавало холодной водяной пылью. За частоколом буев, милях в шести, виднелся силуэт плавбазы «Северная слава», а вдоль горизонта, черточками и комочками, темнели другие траулеры — на иных уже зажигались огни. Куда Володя ни поворачивал голову, везде были видны суда: казалось, что их траулер находится в самом сгущении рыбацкого флота.

К Володе подошел возвращавшийся с кормы Прохор и сказал, зевая:

— Чудак, спать надо, капитан поднимет затемно. Чем нашел любоваться?

Володя объяснил, что его удивляет, сколько собрали в этом месте судов. Боцман возразил, что судов видно не так уж и много, а всего здесь сконцентрированы десятки промысловиков и три плавбазы, их «Тюлень» вместе с «Северной славой» расположились на периферии флотилии, к северу судов понатыкано больше.

— Не туда смотришь, парень! — боцман показал на юго-восток. — Вон куда смотри. Промысловиков в той стороне поменьше, да там наш порт, а в порту сейчас что? Ночь! Схватываешь?

Володя не понял, зачем ему вглядываться на восток, если там ничего не видно. Боцман присел на соседнюю бочку. Ему хотелось спать, но надо было просветить темного парня. Он зевал и говорил между зевками:

— Ты Кожемяку не слушай, он тебя с правильной дороги собьет. Слушай меня, всегда укажу верный курс. Кожемяка ведь кто? Белорус, а это такие люди, сколько я их видал, — горячие и добрые. Покричит и вмиг остынет. С женщиной бери не криком, а характером. Твердым характером, только так!

— Ты говорил, что в той стороне ночь, — напомнил Володя.

— Правильно, ночь. А чем ночь разнится ото дня? Темно, а в темноте всякая кошка серая. Надежда твоя, к примеру: что она сейчас? С кем? Ты тоскуешь о ней, а она душу с другим отводит. Не скажу — обязательно, а возможно. Женщины — жуткий народ, радости от них много, а еще больше горя. Баба, что кошка, кто ее погладил, тому она и замурлыкала. Вот Катька моя — не жена, а знакомая, ну, само собой, в жены набивается. Может, и поженимся, пока не решил. Придет встречать, думаешь, сразу полезу целовать? Раньше разузнаю у соседей, как вела себя в мое отсутствие, потом и целоваться будем, если заслужила. Такой у меня подход к женщине — и правильней его нет, можешь не сомневаться. Говорю тебе — Кожемяку не слушай!

Володя молчал, понурив голову. В словах многоопытного Прохора был резон. Вечер был хороший, а на душе у Володи — скверно. Боцман ушел, а Володя все сидел на палубе. Четыре года они прожили с Надей душа в душу, в совхозе не то, что на день, на часы не разлучались — работали на одной ферме. То было в лесной Белоруссии, а здесь — океан, Северо-Западная Атлантика. Надя была за тридевять морей — и как она держит себя в своем далеке, отсюда не увидеть!

После нескольких недель хорошей погоды с севера накрутился циклон. За бортом бесновалось море. Крен достигал тридцати градусов. Всей мощи двигателя хватало лишь на то, чтоб держать судно против волны. О промысле нечего было и думать: по радио, вместо сводок о выловленной сельди, летели извещения траулеров, как штормуется, и тревожные запросы с плавбаз, не нуждается ли кто в срочной помощи. Команда третьи сутки спала не раздеваясь, в такую погоду и во время сна надо было сохранять готовность к авральному выходу наверх.

Вероятно, лишь кок Никодим Кабанюк радовался буре. Хороший шторм был для него равнозначен отпуску от камбуза: горячей пищи в эти дни никто не требовал — кастрюли и бачки по лягушачьи прыгали по плите — миски в руках тоже не удержать, — а нарезка колбасы и сыра времени много не занимала. И впервые за рейс кок вылезал в салон принять участие в карточной игре и общей «травле». Игра удавалась лишь очень умелым: карты не ложились степенно на стол, козырями на сереньких, а взлетали увертливыми птицами и, бывало, серенькие сшибали в воздухе козырей. «Травля» становилась главным занятием всех свободных от вахт в непромысловые часы. И любимыми темами неизменно были страшные истории, пережитые очередными рассказчиками, и женщины, оставленные на далеком берегу.

Кока на траулере любили, Никодим был человек незлобивый, дело свое знал, а если жаловались, что еда не по вкусу, не огрызался, а выправлялся — особенность редкая у судовых куховаров. К тому же над ним можно было подшучивать, он не лез сразу в бутылку, а сам старался отшутиться.

Больше других к коку приставал боцман. Прохор все интересовался, почему Никодим не женится и с женщинами не дружит. На судне он хоть среди братвы, а на берегу один да один. И волку одиночество надоедает, а чем кок хуже волка? А если невесты никак не присмотрит, так дело это поправимое. Сойдем на берег, кину глазом направо, налево, разок, другой свистну, пожалуйста, получай полдюжину невест первой статьи. Все будет на месте, что требуется — ручки, ножки, туфельки, помада на губах, перманент с маникюром…