Лучшее, что может случиться с круассаном, – это когда его намажут маслом; помнится, именно так я подумал, когда намазывал разрезанный пополам круассан дешевым растительным маргарином. Еще помнится, что едва я собрался вонзить в него зубы, как зазвонил телефон.
Я снял трубку, отлично сознавая, что придется разговаривать с набитым ртом.
– Да-а-а-а-а…
– Ты дома?
– Нет, вышел. Оставь сообщение после сигнала и не приставай ко мне больше. Пи-и-и-и-и-п.
– Перестань дурачиться. Что ты там жуешь?
– Завтракаю.
– В час дня?
– Сегодня встал пораньше. Чего тебе?
– Зайди в контору. У меня новости.
– Пошел к чертям, терпеть не могу загадок.
– А я терпеть не могу говорить по телефону. Речь о деньгах. Жду тебя полчаса, и ни минуты больше.
Повесив трубку, я продолжал жевать круассан, решая, что предпринять дальше: принять душ, побриться или выкурить первую «дукатину». В конце концов я решил покурить и побриться одновременно: на особо тесные контакты с кем-либо я не рассчитывал, поэтому душ мог и обождать, а вот из-за трехдневной щетины меня издали можно было принять за уличного попрошайку. Но мигом обнаружились проблемы: в доме не оставалось ни кофе, ни чистых рубашек, мне пришлось перерыть полгостиной, чтобы найти ключи, а чертово солнце буквально ослепило меня, стоило мне выйти на улицу. Тем не менее, вопреки всем трудностям, я держал фасон и даже добрался до бара Луиджи.
Вошел я, на всякий случай стараясь держаться как можно увереннее.
– Луиджи, сделай мне чашку черного с капелькой молока. И не найдется ли у тебя парочки лишних круассанов – свой последний я только что съел. Кстати, они у тебя что – тяжелой атлетикой занимаются? Будь у тебя хер такой же твердый, как круассаны, ты бы выглядел по-улыбчивее.
– Слушай, если хочешь свежих круассанов, плати наличными, а нет – не пудри мне мозги и жри те, которыми я кормлю тебя из милости. Устраивает?
– Хм… что-то больно мудрено. Когда буду платить за кофе, объяснишь все поподробнее. И будь так добр, дай пачку «Дукадос».
– И как только я тебя терплю? Вот взять бы за шкирятник…
– Потому что, когда у меня есть бабки, я оставляю в этом клоповнике целое состояние.
– А когда нет, то тебе и сигареты в кредит подавай… Да, пока не забыл: Дюймовочка тут вчера заходила, спрашивала тебя. Сказала, чтоб ты ей позвонил. Слушай, ты чего – трахаешь ее, что ли? Буфера у нее хоть куда…
– Гореть тебе в аду, старый развратник.
Солнце так и норовило залезть чуть ли не в трусы, но мне все же удалось выйти из бара и пройти два квартала до конторы – перебежками из тени в тень. Тридцать с чем-то ступеней – и вот я уже стою перед дверью, на которой значится: «Миральес и Миральес. Консультации по финансовым вопросам». Второй из Миральесов – это я; первенец, должно быть, уже на месте с семи утра – гладко выбритый, благоухающий свежестью и при галстуке. «Всем привет», – сказал я, войдя, и, отдельно обратившись к Марии, обронил: «Ну как?» – «Сам видишь, мой мальчик, просто ошалела от звонков… Уф, ну и пузо ты себе отрастил…» – «Дело в том, что я о себе забочусь. Стараюсь есть побольше жирного и поменьше двигаться». Увидев, что в других кабинетах принимают две пары клиентов, я решил особо не разводить тары-бары с остальными служащими. Только Пумарес, шествовавший между столами, приветствовал меня, подняв брови. Я ответил ему тем же и прямиком направился в кабинет Миральеса The First.[2]
Он увидел, как я подхожу, через застекленные двери. Такого врасплох не застанешь.
– Может, все-таки включишь кондиционеры, а то персонал того и гляди помрет от удушья, – произнес я, едва войдя, чтобы не дать своему братцу сморозить какую-нибудь очередную глупость.
– Это у тебя удушье – с похмелья.
– Если бы ты вел себя со мной честно, не приходилось бы напиваться.
– Так-то лучше. У меня для тебя поручение.
– А я уж было решил, что ты самодостаточен.
– Кто-то же должен убирать мусор, а ты у нас всегда в первых рядах.
– Собрался разводиться или переезжаешь?…
– Ценю твой юмор, но, если позволишь, посмеюсь потом. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня выяснил.
– Может, хоть какую-нибудь наводку дашь. Ну, скажем: это – голубое?
– Я разыскиваю владельца одного здания… одного старого дома в Ле-Кортс. Если раздобудешь мне его к понедельнику, получишь десять тысяч дуро.
Ясно было одно: если The First предлагает пятьдесят тысяч штук за какого-то типа, то эта информация даст ему несколько миллионов навара. Ничего незаконного тут не должно было быть – The First никогда не делает ничего незаконного, – но я за версту чуял: тот, против кого готовился злой умысел, наверняка либо пенсионер, либо бедный сиротка, либо последний тюлень Средиземноморья.
Я попытался поднажать на братца: нечистая совесть тоже чего-то да стоит.
– Видишь ли, все эти дни я страшно занят.
– Собираешься на собаках шерсть бить? Пятьдесят тысяч за какое-то имя и две фамилии, пятьдесят тысяч. Устраивает?
Один и тот же ультиматум дважды за последние полчаса. Собачья жизнь.
– Требуется небольшой аванс.
– Я же только десятого давал тебе деньги на квартиру; ты что, хочешь сказать, что пропил сто пятьдесят тысяч песет?…