Лучшее, что может случиться с круассаном - [2]

– Кроме этого, я купил газету и тюбик зубной пасты. Половину вперед.

– Пятнадцать.

Лады: с кислой миной я сделал вид, что уступаю грубой силе. Братец отъехал в своем кресле назад и вытащил из ящика письменного стола небольшой металлический сейф. Три тысячи дуро было гораздо больше, чем я ожидал получить сегодня, и я принялся строить хитроумные расчеты, как бы их получше употребить, пока Ми-ральес The First отсчитывал сумму монетами по пятьсот песет. Если не обращать внимания на осанку, выработанную в одной из самых крутых гимназий, и костюм из бутика с труднопроизносимым названием, это был вылитый диккенсовский скряга.

Я обошел стол и встал рядом с ним, чтобы было удобнее сгрести монеты.

– Спасибо, братишка, – произнес я как можно более звучно, а голос у меня, надо сказать, как у оперного певца.

– Тысячу раз просил тебя не называть меня «братишкой».

– Думаешь, мне это нравится? Говорю так, исключительно чтобы тебя позлить.

Он протянул мне карточку с адресом, сделав вид, что его сейчас вытошнит.

– И прими душ. От тебя дурно пахнет.

Уже в дверях я обернулся, чтобы ответить:

– Это наследственная вонь Миральесов, братишка. Ты лучше себя понюхай.

И вышел поскорее, оставив его беситься в специально подогнанном костюмчике от Пруденсио Ботихеро; он что-то кричал мне вслед, но что – я так и не расслышал.

Один – ноль в мою пользу. И пятнадцать штук в придачу.

Первым делом надо было пробежаться по супермаркету и купить чего-нибудь. С удовольствием набил бы себе брюхо банкой спагетти в соусе, и. пожалуй, надо бы купить настоящего масла, чтобы намазать круассаны Луиджи. На все это ушла тысяча штук, на остальные четыре я накупил картошки, яиц, свинины с анаболиками и телятины с губчатой энцефалопатией. Прочее должно было осесть этим вечером в баре Луиджи; не считая того, что я уже был ему должен, я мог позволить себе выпить на четыре штуки, но напиться на четыре штуки в баре Луиджи было куда вероятнее, чем на целых десять кусков в какой-нибудь другой забегаловке (не говоря уж о том, что Луиджи всегда готов отпустить в долг). На последние несколько штук я собирался отовариться травкой: за двое суток я не выкурил ни единого жалкого косячка.

Взвесив все «за» и «против», я решил пройтись по садикам улицы Ондина – посмотреть, там ли Ни-ко, и первым делом решить вопрос, как бы подлечиться. Мне повезло, и я нашел Нико, что не всегда просто с утра, полагаю, потому, что утро не мое время. Он сидел на спинке скамьи, поставив свои ботинищи на сиденье. Рядом с ним расположился его дружок, который, кажется, только-только вышел из Маутхаузена. Людям не свойственна золотая середина: либо на тебе костюм от Сильверио Монтесиноса, либо футболка с каким-нибудь дерьмовым логотипом.

– Чего тебе, пися?

– Дурцы на две с половиной.

После паузы, вызванной, как мне почудилось, приступом аутизма, Нико направился в дальний конец сквера с важной осмотрительностью уличного педераста, оставив меня наедине со своим приятелем из Маутхаузена, которому, казалось, тоже глубоко наплевать, будем мы о чем-нибудь говорить или не будем вообще.

– Слушай, а если траву будут продавать на евро, то сколько она тогда будет стоить? – спросил я, скорей всего, чтобы убедиться, что паренек все-таки жив.

– А мне откуда знать, дружище? Куда ни кинь – всюду клин…

Тем он и ограничился, но мне вдруг страшно захотелось узнать, что же тогда будет. Если шесть евро – это тысяча песет, то пять тысяч песет будет тридцать евро. Цифры почти одинаковые, но я не сомневался, что Нико найдет, каким макаром вздуть цену на товар, используя разницу курсов. Паренек между тем, казалось, впал в задумчивый настрой, который лучше было не нарушать, так что я вытащил «дукатину» и присел на скамейку перекурить. Торчки тем и хороши, что можно хоть полчаса просидеть рядом с ними, покуривая, и ничего не случится, настолько они заворожены своим собственным внутренним миром. Совсем не то что оказаться наедине в лифте с каким-нибудь госслужащим, который за полминуты вымотает любому все нервы. Понятно, что торчки неисправимы по следующим пунктам: они никогда не шутят, у них нельзя одолжить денег, и если кто-нибудь из них сцепится с уличным регулировщиком или преподавателем логики, то на говно изойдет, только чтобы доказать, каким должен быть правильный порядок движения транспорта и как теза соотносится с антитезой. Так что я вытапщл из кармана карточку, которую мне дал The First, чтобы посмотреть, далеко ли расположен интересующий его адрес; «Жауме Гильямет, № 15» – было написано на карточке его неподражаемым почерком. Для развлечения я попытался мысленно установить, где находится дом пятнадцать; улицу эту я хорошо знаю – дом номер пятнадцать скорей всего расположен в ее центральной части. Так же мысленно я попробовал пройти по улице Гильямет, пытаясь вспомнить все здания по правую и левую руку, но всякий, кто решится предпринять подобное, убедится в одной из моих самых оригинальных гипотез, ошибочно приписываемой Пармениду, согласно которой в реальности имеются дыры, и немалые. Тут пришел Нико, принес товар, и на этом мое астральное путешествие закончилось. Я простился с ним и с его дружком с той притворной вежливостью, с какой люди разговаривают со своими придворными толкачами, и вышел с другой стороны сквера. Впереди был многообещающий день: косяки, жратва и выпивон. Только перспектива случайно встретиться с Дюймовочкой несколько омрачала горизонт. Известно, что женщины – это прорвы, способные поглотить максимум внимания, которое им уделяют; но, само собой, я имею в виду не тех, которые получают звонкой монетой за маленькие мужские радости, и, к сожалению, с Дюймовочкой тоже приходилось расплачиваться не монетой, тем более звонкой.