Над густым лесом раскинулось ночное небо. Полная луна сияла так ярко, словно хотела поспорить с дневным светилом. Именно на неё, уткнувшись носом в прохладное оконное стекло, смотрела пятилетняя девочка в длинной ночной рубашке.
— Правда ли, что в полнолуние действует любое колдовство? — спросила малышка этим вечером у няни. Та в ответ лишь пугливо огляделась по сторонам — точно боялась, что за неправильный ответ может лишиться работы. — Ну же, скажи! — затеребила подол няниной юбки Лили.
— Об этом вы должны спрашивать не у меня, маленькая госпожа, — отозвалась та, опуская глаза.
— Но мама и папа тоже не хотят ничего рассказывать! — обиженно выдохнула девчушка.
— Значит, вам ещё рано такое знать.
В ответ Лилиан только надула губы, но пообещала себе, что ночью непременно не заснёт. Хотя бы посмотрит на полную луну. И сдержала обещание.
Когда на идеальную окружность луны вдруг легла тень, Лили изумлённо приоткрыла рот. Казалось, будто какое-то чудовище разинуло гигантскую пасть, чтобы проглотить луну, как дольку апельсина. Ам — и нет!
Но луна не исчезла полностью. Она стала тёмно-красной, точно налилась кровью. Страшно…
Девочке захотелось зажмуриться, но она смотрела. Не сводила взгляда с небесного тела и не заметила, как другие тени — живые, движущиеся — проскользнули к воротам её дома. Не слышала и того, как они поднимались по лестнице, ловко обходя скрипучие ступеньки.
А спустя некоторое время приоткрылась дверь в её комнату. Лилиан обернулась. И почувствовала, как крик застрял в горле при виде шагнувшей к ней няни, с одежды которой капала кровь. Неловко взмахнув руками, женщина тяжело рухнула на пол, так и не успев переступить порог детской. Лишь тогда маленькая Лили закричала — так громко, как только могла. Прежде ей никогда не приходилось вопить со всей силы. Её учили, что такое позволено только простолюдинам, а госпожам надлежит говорить тихо и медленно.
Лилиан замолчала, когда к ней подошёл высокий мужчина в тёмной одежде, от которой пахло пылью дорог и конским потом. Он положил руки на её плечи и слегка сжал, поймав взглядом взгляд девочки. Его глаза походили на два бездонных омута, и Лили, нырнув в них, вдруг ощутила, как её ресницы смыкаются, как она проваливается в глубокий сон.
— Мы не должны оставлять её в живых, — произнёс чей-то голос за спиной мужчины, который поднял заснувшую на руки.
— Не тебе решать.
— Однако…
— Мы не убиваем детей. Если ты считаешь иначе, тебе не место в нашем отряде. Иди, сожгите дом, я скоро вернусь.
Мужчина отнёс Лилиан в лес, над которым вновь разливала мягкий серебряный свет луна. Так, словно ничего не произошло. Он уложил девочку на мягкий изумрудный мох и, наклонившись, коснулся её волос. От крепких пальцев разлетелись похожие на светлячков искорки. Маленькая Лили вздохнула во сне.
— А теперь спи. Ты ничего из этого не вспомнишь.
Урок истории, как обычно тянулся долго и скучно. Девушки украдкой зевали, стараясь, чтобы не заметила наставница. Увы, таланта интересно рассказывать не имелось в числе её достоинств.
Вид за окном тоже не радовал — синяя полоса неба да несколько чахлых вишнёвых деревьев, высушенных солнцем. Время их цветения уже миновало, а дни, когда можно украдкой лакомиться спелыми ягодами, ещё не настали. Если нам, воспитанницам, не удавалось съесть вишни, они доставались птицам.
В древних стенах обители, которые, умей они говорить, наверняка могли бы рассказать побольше, чем учительница истории, я жила уже четырнадцатый год. С тех самых пор, как меня — пятилетнюю и помнящую только своё имя — доставили сюда. Все говорили, что мне несказанно повезло, ведь отправить забывшего даже родительскую фамилию ребёнка могли бы в такое место, названия которого нам даже знать не полагалось.
Поначалу мне говорили, будто моя жизнь в обители — временная мера. Вот найдутся остальные члены семьи, кем бы они ни являлись, и будем мы снова жить вместе, словно ничего не случилось. В эти слова я, будучи совсем маленькой, поверила. Каждый день ждала, отмечала дни на календаре, молилась, плакала и загадывала, что, если, к примеру, продержусь целый день только на воде, то завтра придут добрые вести, а затем всё будет хорошо. И, увидев близких, я непременно их вспомню, как же иначе? Только не помогало. Ничего не помогало.
Нельзя сказать, чтобы меня здесь обижали. Выделили отдельную комнату, кормили — не сказать, чтобы очень уж сытно, дабы не поправлялась, давали уроки вышивания и прочих премудростей, которые могут пригодиться благородной девице моих лет. Говорили, что готовят к замужеству.
Кроме меня, тут обитало ещё несколько девушек. Порой, когда за нами не особо строго следили, мы собирались в чьей-нибудь комнате и начинали рассказывать жуткие истории, после которых страшно было возвращаться к себе по длинному тёмному коридору, где за каждым углом мерещились пугающие тени. Одна из этих историй мне особенно запомнилась. Говорилось в ней о богатом и знатном мужчине, который однажды приехал свататься к девушке, так же, как мы, воспитанной в обители. Не захотелось ему или денег не накопил на то, чтобы подыскать жену из родительского дома, надумал сироту взять, только слабой здоровьем оказалась молодая жена и померла спустя год, так что явился сюда вдовец за другой. Та не посмела отказать и уехала с мужем, а через полгода вернулась — поседевшая, руки дрожат, ни слова вымолвить не может. На несколько дней её оставили в обители, а затем решили вернуть мужу, только, когда приехали, обнаружили на месте его имения лишь старое кладбище.
