Читать я умею, но не очень хорошо — в детстве я пас коров, а в юности пахал землю. Маленькая жизнь в маленьком мирке. Вся дорога — из деревни на пастбище или в поле и обратно. Деревня, ферма, пастбище, люди, скот — все это находилось на земле мсье Леонарда, и он считал, что и люди, и скот, и земля составляют то, что называется ФЕРМОЙ.
Я понял это однажды вечером, когда жена дяди Ахмеда, жившего по соседству, собралась рожать. Здоровье у нее было слабое, и мы пошли навестить ее всей семьей: я. отец с матерью и младшие брат и сестра. Дядя Ахмед боялся, что назавтра не сможет выйти на работу — ведь не оставишь роженицу одну! — и послал меня предупредить об этом мсье Леонарда.
Было около десяти часов вечера. Мсье Леонард жил один, жены у него не было. Я постучал в дверь и сразу вошел. Мы все так делаем, никогда не ждем, пока разрешат.
Первое, что я увидел, — это задранные на стол ноги и между ними бутылку вина! Я подошел к широкому креслу, в котором развалился мсье Леонард. Лицо его было наполовину закрыто шляпой. Он недовольно спросил меня:
— Ты почему до сих пор не спишь? Как будешь завтра с коровами управляться?
— Там роды, и мы ходили…
Он не дал мне договорить и спросил как-то удивленно и радостно, выпрямляясь в кресле:
— Роды сегодня ночью?
— Да.
— Твой отец сейчас у нее?
— Мы все ходили туда.
— Я тоже пойду, — заявил месье Леонард, вставая. — Ну-ка, возьми вот это… — Он указал на скатерть, лежавшую в старом, без дверей шкафу. Затем повернулся ко мне и спросил: — Кто родился?
— Она еще не родила.
— А… еще не родила. А как она сейчас?
— Я не видел.
— Как это не видел? — сердито переспросил он. — Ты же сказал, что вы все туда ходили?!
— У нее в комнате была только мама, а мы все были в другой.
— В какой?
— У мужчин.
Наш разговор шел по двум линиям, отдалявшимся одна от другой все больше и больше. По правде говоря. я очень удивился, с чего' это вдруг мсье Леонард так интересуется женой дяди Ахмеда и почему мои ответы. простые и ясные, сбивают его с толку. И тут, видно, у него мелькнула догадка.
— Кто же рожает? Разве не корова?
Не в силах скрыть изумление, я, улыбаясь, ответил:
— Да нет. Жена дяди Ахмеда.
В припадке безудержного смеха он рухнул в кресло. Смеялся он беззвучно, только его живот раздувался и трясся.
— Я пришел сказать… Дядя Ахмед послал меня… — начал было я.
— Чего он хочет для своей коровы — масла или муки?
— Он думает, что завтра не сможет выйти на работу. Уж очень плохо его жене.
Голосом, полным гнева, мсье Леонард произнес:
— Мне нужны на ферме работники, а не грудные младенцы.
Он встал с кресла, сделал несколько шагов, затем сказал, глядя на дверь:
— Завтра же установлю на ферме правило, ограничивающее рождаемость, иначе ребятни здесь будет больше, чем кур.
Сделав еще несколько энергичных шагов, словно пытаясь утвердить за собой это право, он вернулся к столу, на котором стояла бутылка вина, наполнил стакан и залпом выпил его. Затем взглянул на меня и развел руками:
— Твой дядя Ахмед только и умеет, что плодить детей. У меня. например, вообще нет детей, а у него что ни год новый появляется!
Я был еще мал и не стал размышлять над словами мсье Леонарда, а он снова сел в кресло, вылил в стакан все, что оставалось в бутылке, и сказал:
— Я один отвечаю за ферму, за детей и за кур, за женщин и за коров, за мужчин и за мулов — за все. А ферма сейчас под угрозой.
* * *
В самом деле, все мы — лнцщ, скот, земля — составляли то, что называется ФЕРМОЙ, а ФЕРМА — это мсье Леонард. Он без конца говорил об этом. Мы, дети, вообще не чувствовали разницы между мсье Леонардом и фермой. Представить его мы могли только на ферме а ферму — только с его широкополой шляпой.
Я, мой отец, соседские дети, их отцы, скот… Это мсье Леонард думал о нашей жизни, о том, что нам надо есть и пить, как нам надо работать. А мы не думали ни о чем. Если он уезжал, мы ждали, когда он вернется, если спал, ждали, когда проснется, если напивался, ждали, когда протрезвеет. Мы ждали его приказа, чтобы тотчас же его выполнить. Он жил, а мы ждали…
Годы, прошедшие с тех пор, наложили свою печать на ферму, на ее жителей. Повзрослели дети, поседели взрослые, умерли старики… Народились новые животные, подохли старые, выросли новые деревья… Но не изменились две вещи: земля и мсье Леонард. Земля осталась такой же, какой и была. и мсье Леонард с его шляпой, пьянством и холостяцкой жизнью тоже. Он не умер и не поседел, словно годы не коснулись его. Таким, во всяком случае, мы, жители фермы, его видели, так о нем думали.
Странно, но мы ни разу не заметили, что мсье Леонард ничем не отличается от остальных! Заметь мы это, то поднялись бы против него еще до революции…
Обыкновенный человек, думали мы, должен пахать землю, пасти коров и овец. растить хлеб, ухаживать за деревьями, быть худым, с темной кожей и простым, как земля, лицом.
Мсье Леонард был толстый, с большим животом, лысый, с красноватой кожей. Лицо его не было сродни земле, наоборот — он старался землю уподобить себе. Нам и в голову не могло прийти, что он такой же, как мы, испытывает страх и беспокойство, голод и жажду, может даже заболеть или умереть… Да, нам это в голову не приходило, пока не совершилась революция. Тогда-то все и переменилось, даже мсье Леонард. Он стал каким-то другим, старался сблизиться с нами. Собрал он нас всех, чего еще никогда не бывало, и сказал:
