Оскар Лещинский, когда я с ним познакомилась, входил в парижскую группу большевиков. Стройный, белокурый, очень подвижный, с приятным одухотворенным лицом, он напоминал мне тех юношей из-за Невской заставы, с которыми я работала последние два года в России. Лещинский только недавно приехал в Париж, бежав из тюрьмы, как и многие политэмигранты. Где-то на юге России жили его родители — люди, по-видимому, очень небогатые, так как Оскар не получал из дому никаких средств и сильно нуждался. Потом я узнала, что он пишет стихи, хочет стать художником. С каждым собранием, на котором мы встречались, Оскар казался все более нервным, и его узкое выразительное лицо становилось угловатее и прозрачнее. Видимо, он жёстоко голодал, но все же аккуратно приходил на очередное собрание, а для этого нужно было заплатить 30 сантимов за пиво, черный кофе или гренадин (только на таком условии хозяин на авеню де Гобелен соглашался сдавать зал для собрания).
Реакция в России усиливалась, и наша группа росла изо дня в день за счет беглецов из царских тюрем. Были там и матросы, принимавшие участие в восстании, интернированные в Румынии, поскитавшиеся по другим городам Европы и теперь принесенные волной к парижскому берегу. Трудно жилось русским пролетариям в Париже. Голод заставлял их соглашаться на любой труд. Наиболее крепкие шли в чернорабочие на заводы парижских предместий или носильщиками на городские рынки; женщины поступали судомойками в рестораны. Иногда и мужчинам приходилось браться за эту тяжелую и беспросветную работу — четырнадцать часов в сутки мыть грязную посуду, не вынимая рук из горячей воды, пропитанной помоями.
В январе 1909 года Оскар Лещинский не появился ни на одном собрании. Я спросила о нем и узнала, что Оскар поступил «ныряльщиком» в большой дешевый ресторан на Бульварах, работает в вечерние часы («ныряльщиками» называли мужчин-судомоек). С этих пор я долго не встречала Оскара и ничего не знала о его судьбе.
В марте 1911 года я узнала, что Оскар Лещинский арестован на улице во время демонстрации. Рассказала мне об этом моя подруга, большевичка Надя Островская. Произошло это 18 марта — в День Парижской Коммуны. В тот год социалистическая партия Франции отмечала сорокалетие Коммуны. Был организован поход рабочих на кладбище Пер-Лашез, к месту расстрела коммунаров. Русские революционеры, жившие в Париже — социал-демократы, эсеры и анархисты — приняли участие в демонстрации. Перед этим в кафе на авеню де Гобелен Анатолий Васильевич прочел лекцию о Парижской Коммуне; на лекции я была, а вот на демонстрацию пойти, как все мои товарищи, не смогла.
Надя рассказала, что это была большая демонстрация, во главе колонны шли члены ЦК социалистической партии; впереди колонны мужчины несли красные флаги, а женщины — венки из красных роз. В марте в Париже — уже весна, этот воскресный день был солнечным, теплым. Подходя к кладбищу, демонстранты запели «Интернационал»…
Надя шла в одном ряду с Оскаром. Рядом шла женщина, держа за руку маленькую девочку. Оскар всю дорогу шутил с девочкой; когда подошли к кладбищу, девочка устала, и Оскар хотел взять ее на руки.
В этот момент полицейские (ажаны, как их называют французы) неожиданно бросились разгонять демонстрацию. Хорошо тренированные молодцы в коротких синих пелеринках и блестящих кепи с лакированными козырьками напали на колонну сбоку, пытаясь столкнуть ее с мостовой на панель. Девочка заплакала, мать не успела схватить ее на руки, как толстый ажан сбил девочку дубинкой с ног, и она покатилась под ноги идущей вслед толпе. Оскар бросился на помощь. Началась страшная давка. Ажаны хватали демонстрантов и бросали их в полицейские кареты (французы называют их «салатными корзинками» по ассоциации с теми корзинками, в которые хозяйки бросают как попало сорванный с грядок салат). Оскар был схвачен, увезен в «салатной корзинке», осужден за «оказание сопротивления» и посажен на три месяца в тюрьму Санте.
Должно быть, тюремные месяцы ожесточили Оскара — в его душе пробудился прежний революционный дух. Выйдя из тюрьмы, он стал одним из первых слушателей ленинской партийной школы в Лонжюмо. При этом Оскар продолжал писать стихи. В эту самую пору, усиленно занимаясь медициной (я работала экстерном у известного профессора Реклю), я также писала стихи и делала это с большим удовольствием. Понятно, что наши пути с Оскаром должны были пересечься. Летом 1913 года я встретила его в «Русской академии», как мы называли кооперативную мастерскую, где учились и работали художники-эмигранты и где молодые поэты читали свои стихи.
Лещинского я узнала сразу по ярко-синим глазам, по гордой посадке головы и по звонкому голосу. Он прочел неожиданные стихи «О тяжелых кольцах старинной работы». На нем была коричневая блуза из рубчатого вельвета, какие обычно носят рабочие. Внешне он показался мне несколько умиротворенным по сравнению с тем Оскаром, которого я знала. Я окликнула его, и он кивнул мне.
Слушатели похлопали Оскару, и он прочел еще несколько стихотворений, но я их не запомнила: волновалась, потому что мне самой предстояло читать вслед за Оскаром.
