Искус
Большой итоговый роман известной ростовской писательницы Натальи Сухановой (1934–2016) посвящен судьбе незаурядной женщины послевоенного советского поколения. На всем жизненном пути от талантливой студентки до счастливой жены и матери, во всех событиях карьеры и душевных переживаниях героиня не изменяет своему философскому взгляду на жизнь, задается глубокими вопросами, выражает себя в творчестве: поэзии, драматургии, прозе. «Как упоительно бывало прежде, проснувшись ночью или очнувшись днем от того, что вокруг, — потому что вспыхнула, мелькнула догадка, мысль, слово, — петлять по ее следам и отблескам, преследовать ускользающее, спешить всматриваться, вдумываться, писать, а на другой день пораньше, пока все еще спят… перечитывать, смотреть, осталось ли что-то, не столько в словах, сколько меж них, в сочетании их, в кривой падений и взлетов, в соотношении кусков, масс, лиц, движений, из того, что накануне замерцало, возникло… Это было важнее ее самой, важнее жизни — только Януш был вровень с этим. И вот, ничего не осталось, кроме любви. Воздух в ее жизни был замещен, заменен любовью. Как в сильном свете исчезают не только луна и звезды, исчезает весь окружающий мир — ничего кроме света, так в ней все затмилось, кроме него».
| Жанры: | Советская классическая проза, Недописанное |
| Серии: | - |
| Всего страниц: | 451 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | Не установлен |
| Формат: | Полный |
Искус читать онлайн бесплатно
Книга первая
ПО ИМЕНИ КСЕНИЯ
Уж очень отрывочны жизнь и вселенная;К профессору-немцу пойду непременно я;Верно, их не оставит он так:Системы придумает, даст им названия.Шлафрок одевши и старый колпак,Он штопает дырки всего мироздания.Гейне
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Уже за квартал до института Ксения начинала озираться — не идет ли Ким. «Если не увижу его еще неделю, — думала она с радостным ужасом, — с ума сойду, не знаю, что сделаю». И в раздевалке, пока Милка, больше кокетничая, чем беспокоясь о ней, откуда-то из толпы кричала, и приподнималась на цыпочки, и махала ей, Ксения тоже оглядывала быстрым взглядом вестибюль, надеясь увидеть Кима, чтобы примириться с сумрачным холодным утром, с тусклым электрическим светом, с грядущим семинаром, со всеми этими юридическими «презумпциями», «умыслом», «составом преступления» и прочей дребеденью. А Милка между тем все прыгала, все окликала ее, настраивая парней на тот легкомысленный лад, который настораживал Ксению, опасающуюся какого-нибудь хамства. Сколько раз она увещевала Милку: «Ма шер, ты не во Франции, где легкомыслие галантно», на что Милка резонно возражала, что и она не француженка и к хамству прилично подготовлена. И все же, все же, даже без хамства, вокруг Милки легко возникает некий душок, так что уже и по Ксении скользят соответствующим взглядом. И шуточки, и пробные «нечаянные» прикосновения. Нет уж, лучше пристроиться к кому-нибудь из своей группы, где у Ксении репутация порядочной девицы настолько прочна, что иногда это даже раздражает.
А на лекции, если повезет, и Ким здесь — взглядоперекличка.
Черт подери, еще оставалось узнать самое важное — есть ли и дальше разворот Мировой Спирали вверх, по мнению же христиан, спасен ли наш мир или обречен быть пущену в переработку. Но она боялась, что и после этого ей никогда не узнать, любил ли ее действительно Виктор в этой маленькой, запутанной, как шерстяной клубок с репьями вперемешку, жизни, и это почему-то снижало до какой-то выдуманности и ничтожности вопрос о Божественном плане Мира.
Началась эта история со случайно услышанного в коридоре разговора — что Маяковский был затравлен. Ксении тогда легли на душу и этот разговор, и аскетическое, в пятнах сошедших прыщей лицо, и зеленые глаза. Просто понравились, а теперь выросло уже черт знает во что, поперек мыслей, поперек жизни идет, один свет во всем институте, во всей Москве. А между тем — взгляды взглядами, но ни одной попытки с его стороны подойти, познакомиться! Хотя, возможно, чем дальше, тем нелепее: после всех этих взглядов подойти и: «Девушка, можно с вами познакомиться?» или еще какая-нибудь чепуха в этом же роде. Были бы маскарады, — почему, в самом деле, нет теперь маскарадов? — всё можно было бы сказать: игра, маски! А так — смешно, несуразно. Ах, да не ее, не ее это дело — думать о том, как перейти от взглядов к словам! Начать игру — пожалуйста, но заговаривать, подстраивать встречу, просить познакомить — нет уж, увольте! Решительный шаг — дело мужское. После с ее стороны — всё что угодно: самоотверженность, безрассудство. Но не первый шаг навстречу, нет!
Кончалась лекция, водоворот рванувших к дверям студентов выносил и Ксению. Где-то слышался Милкин вопль:
— Сумасшедшие! Сенечка, ты жива?!
Но Ксении не до Милкиных воплей — ее зеленоглазик имеет обыкновение, выйдя, остановиться тут же, у дверей, так что Ксению проносит в каком-нибудь шаге от него, и даже нельзя разглядеть в темном коридоре, ее ли он ждет, на нее ли смотрит. Тянет пройти совсем вплотную к нему — тем бешенее она упирается, даже локтями начинает распихивать галдящий поток.
На семинарах, когда Ким уже где-то в другой аудитории, наступает похмелье: нужно быстренько прочесть, что не успела дома, решить задачки, а хочется одного — вспоминать его: во тьме коридора, совсем рядом. И — семинар, и балдеж, и неодолимые скука, дремота. Уснешь, если не отвлечься, не рассматривать, например, девчонок из группы. Рыжеватые, каштановые кудри Аси, которыми она то встряхивает, то запускает в них пятерню, ее заячий рот, мальчишескую фигурку. Бэлку — круглое, чуть пухлое лицо, беленькие брови, светлая коронка волос, вся ее упругая выгнутость, откинутость назад, особенно заметная рядом с сутуловатостью Аськи. Красотку их группы — Инку: серые глаза слепо расширены, золотые кудри рассыпаны по плечам, и странно подергивается, шевелится красивый мягкий рот.
Ксения разглядывает девчонок так часто и так пристально, что даже сквозь мысли движутся эти привычные лица. Сквозь мысли о зеленоглазом пятнастике, который так далек, словно не в другой аудитории, а на другом конце света.
Поднятый преподавателем с места, заумно развивает какую-то мысль кудрявый, приземистый, кривоногий Заказкин, лихой разведчик в недавнем прошлом. На заднем столе дуются в «балду» Зимин и Крутовертов. Будь в их группе поменьше демобилизованных, возможно, и не было бы этой тоски, было бы на ком, кроме девчонок, взгляду остановиться. А эти — не мальчишки, а дяди уже — так старательны, что, кажется, надень на них юбки, и не заметят, не обратят внимания. Она их уважает, почитает, но совершенно невероятно в них влюбиться. Лучше бы она попала в группу, где больше сверстников.
