Искус - [4]

Милка заспешила, поскользнулась, но никто не то что помочь ей, даже не взглянул с вопросом и участием. Некто смотрит на нее так, словно мысленно собирает и разбирает черты ее лица.

— Нет, нет, — говорит он брюзгливо, — улыбаться не надо, просто оглянитесь.

Только сейчас в Ксении вспыхивает злость. Недобрым взглядом она окидывает и неврастеничного Некта, и смазливенькую героиньку, — героинька ведь тоже видит не людей, а салопы и душегрейки; люди — это партнер, распорядители, еще парикмахер, костюмерша. Костюмерша как раз присматривает героиньке шляпу. На некоторое время шляпка становится даже главнее героиньки:

— Я думаю, не надо ли здесь вот такой бант?

— Лиличка, повернитесь сюда!

— А ничего!

— Очень смотрится!

— Слишком смотрится!

— Отвлекает!

— Уберите бант! — орет Некто, и бант исчезает.

Но опять должна пройти толпа, и статистов расставили по местам. От злости Ксения и на этот раз все делает четко. Да и другие, видимо, не портачат — аппарат стрекочет и стрекочет.

…Чего я, собственно злюсь? — говорит себе, уже стоя в стороне, Ксения. — Нам платят и требуют от нас всего лишь пройти точно отмеренное расстояние. Шляпка, спина, корзина, шаль — вот все, что нужно — фон для героини, а не то, что может отвлечь от нее. Так-то оно так, и все же Ксения не согласна ощущать себя всего лишь подставкой для шляпы, всего лишь носительницей собственной спины. «Вы тоже, — говорит она мысленно, — вы тоже нужны мне совсем сбоку — чтобы заработать, и, слава богу, не для такой дряни, как ваш фильм». Но на душе свербит. Она всё еще унижена и уязвлена. Все они: и этот болван оператор, и героинька, и те, что орут сейчас, подхватывая и множа всякое распоряжение — «Прекратите дым!», «Выключите дым, Петя», «Дым прекратить!» — все они должны стать средством для нее немедленно. Рядом разговаривают, похоже, студенты из ВГИКа — они знают по именам и даже характерам здесь всех. Сейчас их внимание приковано к человечку на верхотуре. До сих пор он не вмешивался — распоряжался и страдал Некто. Сейчас человечек зашевелился — и все уже оглядываются на него.

— А что это за блошка на каланче? — интересуется Ксения, ни к кому, в общем-то, не обращаясь, но достаточно громко. Парень, что рядом с ней, смерил ее взглядом, но ответить и не подумал. Ответил другой — тоже, конечно, не из удовольствия пообщаться с нею, — из одного лишь тщеславия высказаться со знанием дела о том, на подъемном кране:

— Это сам господь-бог всего, что здесь происходит.

— Ну что вы там застопорили? — неожиданно густым для такой хрупкой фигурки басом пророкотал «господь-бог».

— Да ведь скрипит, Александр Иванович, «не идёть чтой-то», — с подобострастной шутливостью отозвались снизу.

— Пойде-от! Притрется! Прогони еще несколько раз! Пошевеливайтесь, пока светит! — пророкотал человечек и, неожиданно легко, матерно выругался.

Статисты испугались, вздрогнули, студенты рядом восторженно загоготали. Ксению осенило.

Зайдя в парадное, она прислоняется к перилам, вытаскивает блокнот. От честолюбивого возбуждения, а может и от холода, руки дрожат, да и рисунок получается не ахти какой: корявая вышка-люлька, маленький господь-бог на ней, сиянье вокруг головки, чтобы понятно было, что он как-никак бог, а внизу толпа — запятые спинок, кружочки задранных лиц. Но главное впереди, главное — надпись, вся соль должна быть в ней. И надпись уже вертится, мелькает в голове: «Да ведь скрипит, не идет чтой-то…» или «Господь, со скрипом мирозданье! А ну как, боже сохрани!.. Гони вперед! Живей, каналья! Притрется, мать его! Гони!» Мироздание? Может, сооружение?

— Со скрипом, чай, сооружение!

А ну как, боже сохрани…

— Гони! Хлещи без послабления!

Притрется, мать его, гони!

Рисуя, она приметила краем глаза соглядатая. В парадном был и еще народ, но все смотрели на съемки, этот же заглядывал через ее плечо в блокнот. Ну ладно, пусть, не хотелось бы только, чтобы он видел, как у нее дрожат руки. Но надпись сложилась — и ей было уже плевать на зрителя. Наконец она взглянула на него и даже оробела: чёрт, встречаются же такие лица, незаурядная личность, не иначе! Только не киноактер — она нигде раньше не видела этого лица. Продолжая смотреть на рисунок (не на нее), он, пошарив в карманах, достал карандаш.

— Р-разрешите? (двумя штрихами он подправил рисунок). А впрочем… не в том суть.

На первом слове он заикнулся, после «а впрочем», произнесенного легко и быстро, как бы захлебнулся, умолк с напряженным лицом и закончил фразу с усилием.

— Вы из ВГИКа? — после маленькой паузы спросил он.

— Из Юридического.

— А здесь?

— Подрабатываем.

— На-а… жизнь?

— На путешествие.

Если бы ему легче было разговаривать, она бы уже, наверное, перестала отвечать на его вопросы.

— Что ж, путешествия — одна из б-б-благороднейших ст-растей. Вы москвичка?

— Нет.

— Живете в общежитии?

— На квартире.

Незнакомец еще раз взглянул на ее рисунок:

— З-здесь какое же слово?

Вот это уже зря: либо ты все понял, либо доходи своим умом.

— Сооружение, — буркнула все же она.

— А это — ру-угательство? — он улыбнулся.

— Вашего господь-бога, — Ксения кивнула на человечка на вышке.

Незнакомец опять улыбнулся.