Сегодня потолок был голубым, и по нему медленно плыли мимо солнца-светильника белые нарисованные облака. Эти облака странным образом убеждали Васильчикова в том, что он не спит.
«Меня зовут Михаил Васильчиков, мне тридцать шесть лет, я тут уже двенадцать дней», — напомнил он себе.
Потом немного подумал и прибавил: «До сих пор не знаю, как сюда попал.»
Сегодня было хорошо… сегодня ничего не болело. Только левая лопатка чесалась. Васильчиков сел на кровати и с наслаждением поскреб спину. Экран на стене напротив среагировал на движение, включился и показал симпатичную девушку, которая улыбнулась в пространство и сказала:
— С добрым утром, милый гость! Хозяева желают вам приятного дня. Сегодня температура воздуха будет колебаться от плюс двадцати трех до плюс двадцати семи градусов Цельсия, ветер восточный, три метра в секунду. Влажность — шестьдесят два процента. Во второй половине дня возможен небольшой дождь. Атмосферное давление…
— Уйди, — сказал ей Васильчиков. Девушка снова улыбнулась, кивнула и экран погас.
«Хозяева, — подумал Васильчиков, — гости. Тамбовские волки вам гости.»
— Миш, — сказала дверь голосом Романова, — ты дома, а?
— Дома, — ответил Васильчиков, открывая.
Романов был какой-то помятый и невеселый.
— Что случилось?
— Да вот, — Романов замялся, — Похоже, Рафик помер. Азаматов.
— Как так? — скорее удивился, чем огорчился, Васильчиков, — он и не болел вовсе.
— Все мы тут… не болеем, — вздохнул Романов.
— Вот что, — Васильчиков оглянулся на экран, — пошли-ка погуляем.
Вокруг здания был сад. Три тысячи шагов налево, три тысячи шагов направо, четыре тысячи — вперед. Потом начиналась стена. В первый раз Васильчиков в нее чуть лбом не впечатался: на стене качали ветками точно такие же деревья, что и в саду. Только дорожки дальше не было, а так иллюзия пространства была полная.
Они с Романовым присели на скамейку.
— Юр… ты тут сколько, я забыл? — спросил Васильчиков.
— Да месяца три наверное. Я что-то не считал поначалу, думал — ошибка какая, и меня со дня на день выпустят.
— Я это так не оставлю, — Михаил сжал зубы, — гости… хозяева… Может, они нам в еду что-то подмешивают? Может, не жрать ничего? Рафик вон здоровый какой был! Я тебе точно говорю — эксперимент над нами какой-то ставят. Кролики подопытные!
— Мишка, — рассеянно спросил Романов, — а ты помнишь то, что было до того как ты попал сюда?
— Конечно помню, — не задумываясь, соврал Васильчиков, — жил, как человек. Работал. Жену любил.
— А я не помню, — вздохнул Романов, — ничего не помню. Словно родился прямо тут, прямо взрослым. Представляешь? Что нужно сделать с человеком, чтобы он все забыл?
— По башке засадить хорошенько, — хмуро сообщил Васильчиков.
— А я думаю, мы уже умерли, вот и все. А тут нас готовят к переходу в ад.
— Почему не в рай?
— А зачем к переходу в рай готовить?
— Не похоже, — Васильчиков помотал головой, — нас бы тогда поджаривали каждодневно понемногу, а не «сдобрымутромилыйгость».
Романов вздохнул и почесал в затылке. Волосы у него были редкие и тонкие, сквозь их прозрачную вуаль просвечивала розовая романовская лысина.
— Тебе бы с Азаматовым поговорить надо было… он тут давно был. Думал тоже что-то все, прикидывал. Да уж теперь никак. Из вменяемых Картерс остался. Он тут не первый год. Вон плетется, кстати.
— Ты его не любишь.
— Никто его не любит. А за что — не знают. Рафик его вообще чуркой нерусской звал.
— Ага, Рафик… он кто был-то по национальности? Татарин?
— Да вроде того.
Картерс подошел совсем близко и встал возле скамейки, скрестив руки на груди. Он был низкорослый, ростом едва по плечо не слишком высокому Васильчикову, и кожа у него была черная.
− Присесть можно? − спросил он.
− Отчего же нет, − ответил Васильчиков.
− Я пойду, − суетливо засобирался Романов, − у меня процедуры в десять, и вообще…
Картерс ничего не ответил, но под его взглядом Юрик как-то съежился и, кажется, даже покраснел.
Васильчиков и сам чувствовал странную неприязнь к этому странному черному человеку, с по-иностранному звучащими именем и фамилией, но, тем не менее, разговаривающему на абсолютно правильном русском языке с легким московским акцентом.
− Слышишь? − Картерс повернулся к нему. − Поезд.
Уже прошедший несколько шагов в сторону корпуса Романов вдруг застыл и повернулся.
− Ты думаешь, что…
− Я не думаю, − Картерс пожал плечами, − я знаю. Нас тут всегда восемь.
Васильчиков никогда не видел поезда, хотя прибыл на нем. Так ему рассказывали. Сам он помнил себя лишь с того момента, когда понял, что стоит в траве возле ржавых заброшенных рельс, и ветер треплет волосы, а в воздухе витает едва уловимый аромат сгоревшего угля. Он тогда поднял с травы сумку, закинул ее на плечо и пошел к корпусу. Отчего-то ему казалось правильным пойти туда. И только когда на входе в приземистое белое здание с высоким выступом посередине его встретил… кто? Еремей, что ли… Только тогда Васильчикову пришло в голову, что во всем окружающем нет никакого смысла.
Потом он несколько раз ходил к почти утонувшим в траве рельсам, и даже пытался пройти взад и вперед по ним, до темных провалов тоннелей в двух противоположных стенах. Он был даже готов к тому, что, войдя в один из тоннелей, выйдет из другого, что рельсовый путь замыкается в кольцо, и никакого поезда на самом деле не существует… Но в реальности оказалось, что оба конца рельсовой дороги метрах в пятидесяти от жерл тоннелей упирались в большие черные ворота. Закрытые, разумеется.
