Хлавно – черноволосый, низкорослый, крепко сшитый человечек – любил, грешным делом, выпить. Хорошо, что он родился от евреев, – не то был бы пьяницей. Я не хочу утверждать, что именно это обстоятельство, то есть еврейство, не позволяло ему пить много. Очень возможно, что он пил бы за троих не-евреев, но у него не на что было пить. Финансами ведала его жена Гитл, она не допускала, чтобы к нему в руки попадал наличный грош. Во все, что имело отношение к деньгам, вмешивалась Гитл. Работал он, Хлавно то есть (он, да простит меня, был сапожник), но относить работу и получать деньги – это делала она сама, Гитл то есть. Хлавно, понятно, чувствовал себя обиженным.
– Что я, в самом деле, вор, что ли?
Так говорил Хлавно своей жене и тут же получал ясный ответ:
– Упаси бог! Кто говорит – вор? Ты всего только пьяница. Скажи, не правда это?
Отрицать категорически, сказать, что нет, Хлавно не позволяла совесть. Но, с другой стороны, признаться, что он питает слабость к горькой, тоже не так уж приятно. Тогда ему приходит в голову отделаться шуткой, потому что сапожник Хлавно любит не только хватить рюмочку – он любит и острое словцо, как и все касриловцы в Касриловке. Он почесывает бороду, смотрит в потолок и говорит жене:
– Все у тебя называется «пьянствовать»! Ведь я же до потери сознания не напиваюсь! И за водкой никого не посылаю… Когда мне хочется выпить, я сам иду и покупаю…
– Шел бы ты уже на тот свет!
– Ох, если только с тобой вместе, – в огонь и в воду!
– На! И заткнись!
Так говорит Гитл своему мужу – сапожнику и швыряет в него из-за верстака сапогом, который уже почти готов, не хватает только каблука и двух рядов деревянных гвоздей на подошве. Хлавно принимает подарок со смехом и шуткой, как всегда. А когда Гитл приходит с деньгами, полученными за его работу, и выдает ему несколько копеек на нитки, на воск и щетину, он и вовсе становится мягок и проникается большим уважением к своей жене и ко всем женщинам на свете. Он поглаживает высокий белый лоб (у всех сапожников лбы высокие и белые) и говорит задумчиво, как философ:
– Не знаю, что это царь Соломон, да простит он меня, имел против женщин? Почему он их всех готов был зарыть в землю? Ведь ты, наверное, знаешь, что говорил о вас царь Соломон, или не знаешь?
– Что там говорил твой царь Соломон, я и знать не хочу. Поди-ка лучше на базар за нитками, воском и щетиной и смотри не заблудись – не попади в кабак.
Хлавно даже смех разбирает по поводу такой дикой мысли.
– Сказала тоже! Это все равно что в пятницу вечером читать утреннюю молитву, а в субботу утром – вечернюю… Где базар, а где кабак? Да и вообще, что это за дело среди недели, с бухты-барахты, в кабак?..
При этом Хлавно перекладывает с руки на руку полученные гроши, поглядывает одним глазом на потолок и высчитывает точно, сколько ему нужно на нитки, сколько на воск и сколько на щетину, и с глубоким вздохом медленным шагом отправляется прямо в кабак.
Как звали того мудреца, который по разумению своему заявил, что в праздник пурим все пьянчуги трезвы? Я бы сказал ему, что он, извините, дурак. Почему пьяница должен пропустить такой день, когда самому богу угодно, чтобы еврей напивался и был пьян, как библейский Лот? Первым запротестовал бы сапожник Хлавно. Пока он дождался святого праздника, у него чуть глаза на лоб не вылезли. А когда праздник настал, он первым долгом отправился в синагогу послушать чтение «Книги Эсфири», рассчитался с Аманом, повесил его на дереве высотою в пятьдесят локтей вместе с десятью его сыновьями и, вместо того чтобы пойти домой и попробовать праздничного треугольного пирога с маком, заглянул на минутку к нескольким приятелям-сапожникам и хватил с ними по рюмочке: «Дай бог, чтобы Аман с десятью своими сыновьями дожил до будущего года, и чтобы мы в синагоге снова повесили их на виселице в пятьдесят локтей высотой, и чтобы мы снова выпили по маленькой! Аминь!..» От всех этих «рюмочек» наш герой оказался до такой степени навеселе, что, сколько он ни шел, никак не мог попасть домой. Ему казалось, что переулок, в котором он живет, играет с ним в прятки: вот, кажется, переулок стоит напротив и мигает огоньками из-за маленьких окошек, но стоит двинуться к нему, как сапожник упирается лбом в стену. Откуда здесь взялась стена? С тех пор как он себя помнит, тут никакой стены не было. Наверное, кто-то построил здесь кущу. Нахальство какое! Среди города поставить кущу! Это, наверное, работа богача реб Иоси. Что только богачу может прийти в голову!.. Но черт его тещиного батьку возьмет!..
– Не будь я Ахашверош!
Сапожник Хлавно хватается обеими руками за стену и тянет ее на себя, он хочет завалить кущу богача реб Иоси, но тут он падает наземь и растягивается в знаменитой касриловской луже.
