И вот — словно гром среди ясного неба — мальчик объявил нам с Кешей, что собирается жениться.
— Ухожу в монастырь! — воскликнул Кеша. — Почему мне никто не сказал, что мой сын вырос???
— Хотела бы я посмотреть на эту счастливицу! — говорю я.
Мы когда ругались, я иной раз в сердцах:
— Учти, когда ты соберешься жениться, я буду первая, кто предупредит о твоем характере.
— А я буду первый, — он отвечал, — кто скажет тому, кто соберется положить цветок на твою могилу…
Это мы шутим, конечно. Мальчик — чудо, идеальное воплощение моих грез. Мне всегда хотелось иметь много детей! Пять, может быть, или шесть. Три мальчишки и четыре девчонки. А ну, как плохо, думала — буйная поросль вокруг станет ветвями шелестеть?.. И все такие родные, близкие души — ближе не придумаешь! В Новый год — куча мала подарков под елкой, летом — на электричке — ликующей толпой в Уваровку!..
Но я боялась, вдруг у меня ничего не получится?
А Кеша меня успокаивал:
— Не стоит паниковать раньше времени. Бери пример с Федора Голицына из МОСХА — он дворянин, портретист, живописец. Федор сдал сперму на анализ, и этот анализ показал, что у него — в принципе! — не может быть детей. А у него их трое: Саша, Маша и Вова.
Господи, боже мой! Как я была счастлива, когда забеременела!
Кеша со мной вечерами гулял по району. И с нами вечно увязывалась наша соседка Майя, у той назревала двойня. Ее мужу некогда гулять, он был известный в Москве сексопатолог — Марк Гумбольдт. Марк принимал население в две смены, у него очень хорошо шли дела. Хотя в те времена у нас не считались врачами первой необходимости сексопатологи, танатотерапевты, а специалисты по акупунктуре казались восточными иллюзионистами, способными проглотить шпагу или горящий факел.
Черемуха цветет, одуванчики. А мы трое шествуем торжественно по улице. Причем Кеша такой горделивой вышагивал походкой, держа нас под руки, будто бы в этом положении мы очутились исключительно благодаря его стараниям.
Даже когда на седьмом месяце со мной случился острый аппендицит и мне сделали операцию под еле ощутимым наркозом, мы с Кешей ни на минуту не испугались, мол, вдруг что-то приключится ужасное. Правда, я помню, как он остался в больничном коридоре, когда меня увозили, — таких пылающих красных ушей я больше никогда ни у кого не видела, в том числе у Кеши.
Говорили, что хирург в тот день сделал две операции — своему маленькому сыну и мне. И когда после меня он вернулся в ординаторскую, то крикнул с порога:
— Водки!
Кеша ему подарил потом безграничную дыню медовую в плетеной соломенной сетке — прямо из Бухары.
Мне, как беременной, никаких лекарств не давали, а только носили зачем-то горстями активированный уголь. Мы с Кешей смеялись, что из-за этого угля у нас, еще чего доброго, получится негр.
Когда я вернулась, у Майи уже было два малыша: Илья и Тимоша. Отныне у нас на лестничной клетке в двухкомнатной квартире жил не один Гумбольдт, а три! Горластая сицилийская семейка, где светоч сексопатологии заранее держался эдаким крестным отцом.
Мы с Кешей занимали угловую однокомнатную квартиру. Она немного расширенная за счет темной комнаты — чулана. У нас кооператив от Союза журналистов. И в этой квартире, предполагалось, поселится фотограф. В чуланчике оборудует себе фотолабораторию, поставит увеличитель с ванночками, наполненными реактивами — растворителем, проявителем. Здесь очень удобно было бы проявлять пленку, печатать фотокарточки для газет.
А мы туда заранее поставили деревянную кроватку с проигрывателем «Вега» на тумбочке — Кеша собирался там заводить малышу средневековую лютневую музыку…
— Я тебя уверяю, — говорил Кеша, — твои роды пройдут быстро и легко. От меня ребенок больше чем на два килограмма не потянет. Во-первых, у нас на Урале в начале пятидесятых годов произошел атомный взрыв, о котором никто не знал. Второе — когда меня мама родила, ей было под сорок. И вообще там у нас в воде не хватает йода…
Все это, конечно, успокаивало, но не очень. Меня волновало — как я с ним встречусь, с этим человеком — лицом к лицу? Он уже так яростно рвался на волю, чувствовалось, что ему буквально негде развернуться, за что мы его прозвали графом Монте-Кристо.
И вот пробил час — естественно, он пробил ночью. Мы вскочили и, хотя давно готовились к этой минуте, мысленно репетировали, кто куда кинется, как угорелый, — все растеряли, перепутали, вверх дном перевернули дом в поисках телефона такси. Короче, мчались по городу ночному, не останавливаясь на красный свет.
Сонная медсестра открыла мне дверь в приемном покое.
— Раздевайтесь, — сказала она.
Я все сняла, она отдала мои вещи Кеше, тот их забрал и уехал домой.
Вот я стою перед ней — босая, голая, на кафельном полу, как рекрут перед Богом. А она за столом заполняет карту, бормочет скучным голосом:
— Фамилия? Год и место рождения? Адрес?
И вдруг она спрашивает:
— Профессия?
Обычно я смолоду твердо отвечаю на этот вопрос:
— Писатель.
А тут прямо чувствую — язык не поворачивается.
Какой ты писатель — с таким огромным белым животом?
В общем, я сказала:
— …Библиотекарь.
На рассвете вокруг меня начали роиться студенты. Они до того ко мне прикипели, что хлынули за мной в «родилку», выстроились как в партере — в белых масках с вытаращенными глазами. И эти начинающие доктора, дети разных народов, стали потрясенными свидетелями появления на свет нашего дорогого мальчика.
