Если в город пришел ноябрь — всему конец. Все, что было ярким — потускнеет, все, что было радостным — облезет серыми хлопьями тоски, все, что радовало — вывернется наизнанку и превратится в свою злую сестру-близняшку.
Никогда нельзя допускать ноябрь в город. Он сожрет душу каждого, кто надел желтую или красную куртку, улыбнулся до двенадцати дня, выпил кофе с мятой, не отложил радости до следующего года, сумел выбраться из тьмы.
Все знают, что в ноябре рождаются только убийцы и неудачники. Тускнеют небеса, гниют листья, серый дождь слизывает с небоскребов гламурный блеск, и во всем, что есть в мире появляется оттенок серого.
Пепельные розы, грязно-белый, охра. Вы видели охру? Это же больной оранжевый. Что такое вообще — грязно-белый? Разве это цвет?
Вы были в городе, где ноябрь длится дольше месяца? Люди там боятся вечной зимы, чистоты снегов, прозрачной честности льда. Боятся ясных правил и простых решений. Тьма наступает с востока и длится до самого апреля. А в апреле из-под черной корки снега вылезают мертвецы с землистыми лицами.
Тут и захочешь смерти, но ноябрь пожрет твою волю, завернет в полиэтилен и сверху в стекловату, как толстые трубы, лежащие в земле.
Если тебе повезет — в ноябре ты умрешь первым.
Когда все только начнется — собьет машина, подхватишь пневмонию, получишь нож в печень однажды вечером, возвращаясь с прогулки с собакой. Ты умрешь, проклиная злую судьбу, не подозревая, как она была щедра к тебе.
Потому что следующие умрут куда хуже: ноябрь вывернет их наизнанку, заставит протухнуть кровь прямо в венах, поползут по их предплечьям костяные наросты, вытечет черной струйкой душа прямо под ноги ему — ноябрю.
У ноября злые зеленые глаза, бледная кожа, испачканные землей длинные тонкие пальцы, волосы цвета старого золота и кровоточащие раны, распахивающие хищные улыбки, когда он разводит руки в стороны и ты видишь огромную дыру на месте его сердца.
Ноябрь пришел в город.
Всему конец.
Но последней умрет та, чья жизнь оказалась нужна сразу двум богам этого мира — старому и новому.
Стоунхендж оказался не таким, как Кристина ожидала. Она думала — это будут подавляющие своим величием гигантские столбы, фонящие древней магией как чернобыльские леса радиацией. Она хотела дотронуться до них и ощутить все семь тысяч лет, спресованные в неровности шероховатого камня, закрыть глаза и ощутить, как ее пронизывает волшебство древней земли.
Но в реальности Стоунхендж был не такой уж высокой постройкой, огороженной заборчиками от туристов. Ярко-зеленый даже в ноябре луг, ярко-синее небо над ним — отличный фон для фотографий. И даже ветер удачно развевает волосы для селфи. Вся группа Кристины пофоткалась у самих камней там, где разрешено подойти к ним метров на пять и потом еще издалека, так чтобы было видно стоящие кругом календарные камни на холме.
Немилосердный ноябрьский ветер выдувал из головы все мысли; температура в Уилтшире хоть и плюсовая, но даже зимние куртки, достойно выдерживающие даже самые суровые морозы в Москве, пасовали перед пронизывающим ветром. Парни из группы потоптались еще минут пять, но не выдержали и потянулись к автобусу.
Кристина натянула шапку поглубже, а сверху накинула капюшон. Видок получился не для селфи, но ей было жаль так быстро уезжать. Вряд ли она когда-нибудь еще сюда попадет. Да и вообще в Англию.
Почти все, кто приехал с ней в эту «экскурсионно-поощрительную» поездку в честь победы в городской олимпиаде по английскому, могли бы позволить ее себе и просто так. Но, конечно, вряд ли проводили бы неделю в Англии, зависая в Национальной галерее или Британском музее. В Лондоне есть куда более веселые места. И уж точно не поперлись бы четыре часа на автобусе, чтобы десять минут пофоткаться на ветреном холме.
— Крис, ты идешь? — Варя не носила шапку, потому что «некрасиво», и капюшона у нее не было, поэтому она надела наушники, чтобы хоть уши не продуло. Бессмысленное действие, но очень милое.
— Тут еще рядом какой-то памятник неолита, еще старше Стоунхенджа, — Кристина рассматривала карту. — Я туда тоже схожу и потом вернусь. Мы ведь все равно на последнем автобусе до Лондона?
— Крис, там холмики и рвы, ничего интересного вот вообще! — заныла Варя. — Пойдем кофе выпьем лучше. И там музей есть, в нем можно прямо камень из Стоунхенджа руками потрогать, а? Тебе ж интересно!
— Интересно, — вздохнула Кристина. — И кофе хочу. Но камень успею, а холмы…
— …никуда не убегут, если за семь тысяч лет не убежали.
— Варь, ну иди одна…
— Блин, Васильева, ты такая зануда, ужас. В паб с нами не пошла, в клуб не пошла…
— Вам все равно пиво не продали, так какой смысл?
— Ты же упоротая по древностям? Смысл в том, что в том пабе бухал Диккенс!
— Диккенс, кажется, не обделил вниманием ни один паб Лондона.
— Я же говорю, зануда. Ладно, — Варя махнула рукой. — Я на шатл до музея, не хочу пешком.
Кристина помахала ей вслед и пошла к дороге, за которой расстилались невероятно зеленые поля, по которым бродили упитанные коровы. К тем самым курганам вела деревянная калитка с чугунной щеколдой. Выглядела она так, будто ее вчера сотворили в цехе реквизита для съемок «Хоббита» — со всеми положенными потертостями и вьюнком, взбирающимся по толстым брусьям.
