Николай
Владимирович Блохин
ЦАРСКОЕ
ДЕЛО
сборник
рассказов
Содержание
Бумажненькая
Деноминация
Джой и Джемми
Талант
Травка
Царское дело
Бумажненькая
Двое допрашивающих
фигуристостью-осанкой, лицом, выражением и крепостью выражений были очень
похожи друг на друга. Только один был резко старше, а другой – резко моложе.
Говорили-допрашивали оба сразу, то один спрашивал, а другой подначивал, то –
наоборот.
– Во-первых, это не
допрос, успокойтесь, – это тот, кто постарше сказал. Вообще он явно был и
повыдержаннее того, кто помоложе.
– Да я и спокоен.
Допрос-опрос, измор-разговор... Какая разница. Я все это уже проходил.
Допрашиваемый был в
очень потертой ряске с деревянным иерейским крестом на плетеной веревочке. Вид
его был явно непривычен для обоих фигуристо-осанистых.
– Почему не на фронте?!
– рявкнул тот, кто помоложе.
– Это на каком же мне
быть фронте, когда я вот уже два года как на вре-мен-но оккупированной
территории. Так вы, кажется, все эти два года называли нашу Смоленщину?
– Ты тут слова-то не
растягивай, ты тут не издевничай... Почему тогда, в 1941, не ушел с нашими?!
– Не ушел? Да за вашими
тогда не идти, бежать надо было. А у меня, извините, ноги больные, ревматизм с
младенчества. А “эмку”, как нашему секретарю райкомовскому, почему-то к
подъезду не подали.
– Мы не бежали, –
вскинулся тот, кто помоложе, – мы временно отступали!
– Да я ж разве что?
Разве ж я против... Вот и говорю, проснулся я, ваших... наших уже нет,
отступили. Временно, я понимаю. Ну, немцев еще нет. Еще не наступили. Моторы
вдали грохочут. Наши, оставшиеся, кто магазины грабит, чтоб, значит, врагу не досталось,
кто счеты друг с другом сводит, кто бумаги жжет, кто дворянские вензеля
заныканные достает, кто ножи точит для встречи... Кто чего, кто где, а я вот –
сюда бегом.
– А зачем ты сюда? Тут
вон, по документам судя... грабить нечего – железо да бревна неподъемные! –
опять молодой взъерошился. И взглядом буравит.
– А что, перед
вторжением оккупантов обязательно грабить?
– Здесь вопросы задаем
мы!
– Да я ж разве что...
Вот побежал, чуял.
– Да что ты чуял?!
– Чуял, что храм спасать
надо. “Железо да бревна неподъемные”... Так что ж вы тогда это заминировали?! А
разминировали – ок-ку-панты! Ничего вы не успели заминировать этого
стратегического, пока вре-мен-но отступали!.. Вон, мастерские тракторные,
станки. Немцы вон, отступив, станки взорвали, а два года там танки-пушки
чинили, до станков вам недосуг было, про них вы забыли – отступили. А храм
Божий, триста лет до вас стоял, закрыли, хламьем набили, но, слава Богу, не
взорвали, хотя заложили три противотанковые мины.
– Четыре, – уточнил тот,
кто постарше, на стол перед собой глядя и перебирая пальцами.
– А нашли только три.
Да, ладно, теперь не взорвется, столько Литургий отслужено уже. А вы-то откуда
знаете? – обратился священник к тому, что постарше.
– Я их ставил. Крутит
меня около этих мест... Это я тут временно отступал.
– Так что ж ты мины эти
против танков-то их не поставил? Что ж ты их в храм-то? Или слишком быстро
временно отступали? Абы куда? Тогда чего ж в райком не сунул? Немцы туда первее
ведь пришли, чем в разоренный храм?
– Да ладно! – тот, кто
постарше грохнул сразу обоими кулаками по столу. – Ну, заминировал... Да и не
заминировал, а так – прикопал.
– Точно! Эти, оккупанты,
то бишь саперы их, удивлялись еще...
– Да не минер я,
артиллерист.
– Ишь! Ар-тил-лерист!
Чего ж ты по ним тогда из пушек-то не стрелял?
– Да не было у меня
тогда ни пушек, ни снарядов.
– Зато теперь появились?
– допрашиваемый кивнул головой наверх. Там вместо двух из четырех малых
куполов, окружавших большой центральный, зияла огромная овальная дыра с
зазубренными рваными краями.
– А это уже не я. Я,
кстати, давно уже не артиллерист, теперь я грозный особист. Так-то вот. А свое
могу показать. Вон, видишь, вокруг глаза на большом куполе выбоинок полно...
– Это – Всевидящее Око,
– сказал допрашиваемый, при этом почему-то глядя не наверх, а на бывшего
артиллериста, ныне особиста. Он сразу понял, о чем речь.
– Так, значит, и твои
там выбоинки есть?
– Есть.
– А узнаешь свои?
– Теперь нет, а тогда –
еще бы... Молодые были.
– Действительно крутит
тебя около наших мест. Я тоже помню, совсем мальцом был... Ничего не помню, да
кто ж чего помнит в два-то года, а это помню: стрельба, будто из пулемета. В
храме. Оказалось, это вы резвились. Сами или по приказу?
– По приказу. Да хоть и
не было бы приказа, все равно бы стреляли. Комиссар говорит: “А ну расстрелять
этот глаз, чтоб не глядел, давит!” Ну, мы и давай. А так ведь и не попали ни
разу. Очень ярился комиссар, сам всю обойму из маузера своего в глаз выпустил и
тоже – мимо. Вон и сейчас смотрит.
– Да что ты перед ним?!
– вскипел молодой. – Срезали купола, значит туда и дорога! А глаз этот – я, я
сейчас расстреляю, и не промахнусь!.. Действительно – давит! И Боженька твой не
накажет!
– Да это ведь неведомо
еще, насчет наказания-то.
Тут молодой совсем
осерчал и даже ногой топнул:
– Не! Он еще и угрожает!
Еще проверим, какой ты батюшка. Не было тут никаких батюшек, пятилетка безбожия
всего вашего брата прихлопнула.
