Николай Владимирович
Блохин
ПЕРЕНЕСЕНИЕ НА КАМНЕ
повесть
Грязная, оборванная,
тощая старуха возникла напротив Антоши, будто из-под земли выросла.
Сгорбленная, трясущаяся, она просяще протягивала к нему свои костлявые руки и
ныла что-то неразборчивое. Антоша оторопело остановился, едва не наскочив на
старуху, и спросил испуганно:
– Вы что, бабушка? Вам
чего?
Вообще-то Антоша был не
из тех, кто теряется при неожиданных встречах, хотя и минуло ему всего 10 лет.
Он и слово дерзкое запросто скажет, любого взрослого так отбреет, что только
держись, и руки, если надо, в ход пустит. Ну, а если что серьезное, так и тут
сразу сообразит и вовремя деру даст, если уж делать больше нечего. Одним словом
– малый не промах. Но перед внезапно появившейся старухой он растерялся. Вид
старухи был жалок и страшен и вызывал у Антоши тоскливую гадливость, к тому же
и воняло от нее как от помойки. Вдруг она перестала ныть и сказала глухим,
печальным и очень выразительным голосом:
– К тебе я, недобрый
человек, к тебе, опоганиватель имени своего великого, к тебе мой погубитель.
И хоть еще меньше стал
понимать Антоша что здесь происходит и что сие значит, однако растерянность его
тут же прошла. Очень важное свойство имел Антоша в своем характере (самому ему
оно очень нравилось): когда его ругали или обличали в чем-то, в нем мигом
появлялась спокойная рассудительность, имевшая одну цель – отмести любое
обличение, отвергнуть, опровергнуть любое против себя обвинение, даже когда это
невозможно. "Прав ли – не прав, я всегда должен быть прав", – вот
такими правилами руководствовался Антоша и пока что не подводили они его, ибо
всегда вовремя являлось то самое рассудительное спокойствие и всегда он изо
всего выворачивался. А тут, старуха эта, это вообще что-то непотребное.
– Ты чего мелешь, бабка?!
Какой я твой погубитель? Я тебя первый раз вижу!
– Оно правда, первый раз
видишь, но погубитель, однако – ты. Ведь я же – совесть твоя.
– Кто?! Чего?!
– Совесть. Которую ты
сделал такой больной и нечистой.
– Ну, вот что, бабка!
Хромай-ка отсюда – совсем уже рассерженно произнес Антоша.
Но поскольку она не
двигалась с места, перегородив дорогу, Антоша обошел ее, окатив брезгливым злым
взглядом, и пошел своей дорогой. Но через несколько шагов остановился.
– Ты зачем за мной
тащишься?
– А я теперь от тебя
никуда, недобрый человек. Я же не чья-нибудь совесть-то, а твоя.
– Пошла вот от меня! –
закричал Антоша, – Хватит тут представление давать! Почему ни за кем такая
мымра не идет? У-у! Пошла вон!
– Ты напрасно орешь,
недобрый человек. И тебе это не поможет. А на твои вопросы я отвечу. Так вот,
меня ни откуда не принесло, а воплотилась из твоего нутра, из тебя. У каждого
совесть внутри сидит, понимаешь? Совесть, она – растворена в человеке, в нем во
всем, потому ни за кем никакая старуха не ходит. Кстати, если меня вылечить и
отмыть, я совсем не старуха. Ты, недобрый человек, сам грязен, потому вот и я,
из тебя воплотившись, такая вот и есть страхолюдина... Думаю, что во всем этом
такова воля Того, Кто одарил тебя совестью по просьбам твоего покровителя Антония,
прозванного Римлянином.
– Да будь они трижды
неладны с таким своим подарком!
– Не бросайся словами,
недобрый человек. Может случиться, что ты пожалеешь о них, да будет поздно.
– Так ты еще и
угрожаешь, старая приставала! – с яростью проскрежетал Антоша.
– Нет, – спокойно
ответила старуха, – предостерегаю. Ты, конечно, боишься кое-чего...
– Я ничего не боюсь! –
бешено воскликнул Антоша. – Тебя, например, я совсем не боюсь!
– Никогда так грубо не
перебивай чужие речи. Меня и не надо бояться. А по глупости и невежеству ты
боишься совсем не того, чего нужно бояться. Вот сейчас ты до смерти боишься,
что будешь уличен родителями в воровстве денег из серванта. А разве этого тебе
надо бояться? Эх! Да если б я была не больная и не грязная, разве б делал ты это?!
То, что ты покраснел, доказывает, что я еще излечима. Надеюсь, что ты не будешь
задавать глупых вопросов, откуда я знаю про деньги? А этот вопрос вертится у
тебя на языке. Пойми, наконец, что я – это ты, и даже то, о чем ты только
собираешься подумать, мне уже известно. И выкинь дурацкую мысль стукнуть меня
посильнее и удрать. Убежать от меня нельзя, как нельзя ни убить, не сжечь, ни
утопить... Я умру, когда умрешь ты. А этого тебе действительно надо бояться.
Коли не очистишь меня до своей смерти, не вылечишь – это и будет для тебя самое
страшное.
– Да чего там
страшного-то? Ну, умру, как и все, в старости.
– Да тут-то страшное и
начнется. А почему, кстати, в старости?
– А когда ж еще? Тоже
мне, еще и о смерти думать! Это еще не скоро.
– А твой сосед, твой
ровесник, которого два дня назад схоронили? Ты еще от гробика его
отворачивался, когда его мимо тебя несли. Он ведь тоже, поди, думал что не
скоро, да вот– на тебе. До десяти лет не дожил. Что же касается дум о смерти,
то уверяю тебя, что думать об этом гораздо важнее, чем о том, как спереть
деньги из серванта.
Антоша с ненавистью
посмотрел на старуху.
– А их там много, –
сказал он ядовито-ехидно.
– Много? А как они
достаются, ты знаешь?
