Выходя утром из дома, первым, что я увидела, была кровавая полоса на заснеженной подъездной дороге.
Словно неумолимая угроза, дурное предзнаменование или жутковатый подарок на День святого Валентина — следы от шин и коричневая тушка крольчонка с примятым мехом.
Его, должно быть, переехала цветочница, та, что доставила розы утром около девяти и, очевидно, ужасно спешила. Передавая мне в дверях длинную белую коробку, она ни словом не обмолвилась о том, что сбила кого-то возле дома. Может, сама не заметила. «Самый напряженный день в году, — задыхаясь, поделилась она. — Сами понимаете».
Я уже опаздывала, когда увидела его. Ну что мне было делать? Беда уже пришла — раздавленное бездыханное тельце, надежды никакой, и не было смысла ликвидировать последствия. Опять повалил снег. Скоро он все заметет.
Но почему-то, увидев этот комочек коричневого меха в крови, я испытала такой прилив горечи, что мне пришлось на минуту остановиться в дверях.
Может, это один из тех крольчат, которых я спугнула в саду, когда прошлой весной сеяла ипомею?
Я вскрикнула, когда они стремглав выскочили из рыхлой земли, и до самого лета старалась не подходить близко к этому краю клумбы.
Ведь крольчиха-мать бросит крольчат, если почует, что от них пахнет человеком.
Узнать наверняка, был ли мертвый крольчонок одним из того выводка, было совершенно невозможно, но при виде его я почувствовала подступающую тошноту. Чувство вины. Мои розы — подарок ко Дню святого Валентина — послужили причиной гибели существа, которое еще несколько мгновений назад прокладывало путь к своей норке, скрытой под снегом. Не будь я такой черствой, подумала я, и имей чуточку больше времени, я бы принесла из гаража лопату Джона, выкопала могилку и устроила бы настоящие похороны, может, даже сделала бы крест из палочек от мороженого, такой же, как добряк Чад, — ему тогда только исполнилось семь лет — соорудил на могиле Трикси.
Но утро выдалось чертовски холодное: дул восточный ветер, ледяной и пронизывающий насквозь, и снежинки медленно кружились, прежде чем опуститься на землю, как будто воздух был тяжелее снежных хлопьев. К тому же я опять потеряла перчатки (может, оставила в воскресенье в тележке магазина?). Стоя на ветру с автомобильными ключами в голых руках, я убеждала себя, что в любом случае не сумею выкопать могилку в мерзлой земле. Пара ворон уже сидела на ветвях дуба, ожидая, когда же я наконец уйду. «Валентинки».
От Джона — дюжина роз, доставленных через полчаса после того, как он ушел на работу (рассчитывал удивить меня, когда я буду выходить из дома), и маленькая открытка, на которой цветочница накорябала своим детским почерком: «Моей дорогой жене, единственной и вечной любимой. Я тебя люблю и всегда буду любить. Джон».
И от Чада — впервые он прислал мне «валентинку» по почте. Из колледжа. Когда я, помедлив, разобрала слова, написанные от руки на красном конверте с калифорнийской маркой, меня охватило странное чувство печали:
«Мама, ты ведь знаешь, что я люблю тебя. Передай папе, что я его тоже люблю, — глупо посылать еще одну «валентинку» ему. Но я скучаю по вам обоим. Отлично провожу время. Люблю. Чад».
В памяти — вполне предсказуемая сентиментальность — всплыли самодельные бумажные сердечки с неровными краями. Каракули, выведенные цветными карандашами. У меня до сих пор хранится одно такое сердце, пришпиленное к расписанию над рабочим столом, хотя розовый цвет со временем выцвел и пожелтел, а края пообтрепались и надпись «я лублу тяб, Чад» поблекла.
Разве я забуду тот год, когда он слизал половину леденцового сердца, прежде чем завернуть его в салфетку и подарить мне?
В этом году даже Берта прислала открытку — черно-белая фотография двух девочек в причудливых шляпах и надпись: «Моей дорогой свояченице с любовью» (с тех пор как Чад уехал в колледж, мое гнездо опустело, и она таким вот своеобразным способом напоминает мне об этом, притворяясь, будто стремится поднять мне настроение).
Сью принесла несколько испеченных близнецами печеньиц, тоже в форме сердец, а одна из студенток, очаровательная кореянка, подарила коробку шоколадных конфет, которую я оставила секретаршам на кафедре английского языка. Плюс какой-то тайный поклонник (или шутник) сунул в мой рабочий почтовый ящик вырванный из блокнота и сложенный вчетверо лист бумаги в фирменном университетском конверте — на листке незнакомым почерком было красными чернилами написано: «Будь моей».
На шоссе сегодня утром опять авария. Я не устаю твердить Джону, что нам пора бросить этот пригород, особенно теперь, когда Чад уехал, перебраться поближе к месту работы, чтобы прекратились эти ежедневные изматывающие поездки в город. Но он стоит на своем: «Ни за что».
Для него это не какая-нибудь там окраина, а настоящая деревня, о которой он, мальчишка, чье детство прошло в городской квартире, мечтал всю жизнь. Для него это не десять акров сорняков, а ферма, семейное хозяйство. К тому же он ни за что не оставит свой гараж, полный всякой ерунды, не откажется от пустыря для стрельбы по мишеням, прицепленным к груде мешков с песком, от птичьих кормушек и сенокосилки. Все это ребячьи мечты, зародившиеся в ту пору, когда он смотрел по черно-белому телевизору сериал о Лесси в тесной квартирке, где ютился вместе с двумя братьями, двумя кузенами и матерью, измученной непосильной работой. Когда-нибудь, надеялся он, у него будет старинная ферма в деревне, пистолет 22-го калибра и собака.
