Будь моей - [2]

Ну, собаки больше нет. А старую ферму со всех сторон обступили жилые микрорайоны с названиями типа «Ивовая Бухта» или «Сельские Луга», застроенные многоквартирными домами, которые фирма «МакМэншн» возводила по ночам, не забыв понатыкать по обочинам шоссе рекламные щиты, гордо провозглашающие: «Стартовая цена — 499 000 долларов» (непонятно только, что должно нас поразить: дороговизна или, напротив, очевидная выгода предложения?). К тому же дороги настолько забиты транспортом, что дня не проходит без аварии, и тогда шоссе перекрывают на час или два, пока не уберут обломки с проезжей части. В прошлом году строительные компании дважды предлагали купить наш дом под снос, чтобы на его месте поставить целых четыре — новых и не таких мрачных.

Будь моя воля, я бы его продала. Упаковала вещи и переехала в кондоминиум, распростившись со всем этим, но Джон все никак не вырастет из своих детских мечтаний.

— Не думаю, что соседи в городском кондоминиуме будут в восторге, слушая, как я упражняюсь в стрельбе, — говорит он.

Его не волнует, что его «эксплорер» пробегает по 500 миль за неделю, что газ дорожает чуть ли не каждый день, как не волнует и то, что запасы топлива на Земле практически на исходе.

Кажется, это не волнует никого.

Все мы одинаковые. Садимся за руль и сломя голову несемся из своих пригородов, стремимся в будущее, но на самом деле ни на секунду о нем не задумываемся.

— Отлично, — обычно отвечаю я Джону. — Но если стройка продолжится в том же темпе, ситуация на дорогах станет еще хуже, и мне перед занятиями придется ночевать в мотеле.

Он только пожимает плечами.

Бедняга Джон. Он такой красивый, голубоглазый. В этих глазах я до сих пор угадываю ребенка, у которого никогда не было качелей, который никогда не пробирался, улюлюкая, в высокой траве, не ловил сверчков, а самое главное, никогда не имел настоящего отца — я угадываю мальчишку, который никогда с этим не свыкнется.

Ладно, Джон, если так нужно, ради тебя я останусь тут навсегда.

Объезжая помятые машины и аварийные сигнальные огни на обочине, я в который раз подумала: боже мой.

Когда я наконец добралась до колледжа, то перед своим кабинетом обнаружила Мейбл в истерике. Она потеряла свои прозрачки[1] по временам глаголов, и не могла бы я на время одолжить ей свои?

Вообще-то я планировала использовать их сама, но все равно отдала ей. Я убеждена, что гораздо более способна к импровизации, чем Мейбл. И в самом деле урок прошел на ура. Хабиб прочла вслух заметку о квинтете «As I Lay Dying»[2], растягивая слова на южный манер, и мы все так хохотали, что под конец у некоторых на глазах выступили от смеха слезы.

После работы мы с Джоном встретились в центре, чтобы поужинать в честь Дня святого Валентина. Я поблагодарила его за розы и поведала об анонимной «валентинке», обнаруженной в почтовом ящике, и приписке: «Будь моей».

— Ух ты! — не удержался он. Потом приподнял брови и взглянул на меня так, будто видел впервые.

Его жена… Женщина, имеющая тайного поклонника.

Он ел бифштекс с кровью, и его белую тарелку покрывала тонкая кровавая пленка.

— И кто, думаешь, мог бы это быть? — спросил он.

— Честно говоря, не имею понятия, — ответила я.

Сегодня утром Роберт Зет, поэт с нашей кафедры, отпустил комплимент по поводу моей одежды (белая блузка и оливкового цвета замшевая юбка), что показалось мне откровенным перебором. («Ого, Шерри. Очень круто!»)

На прошлой неделе, помнится, его восхитил и другой мой прикид — черная юбка с вязаным черным свитером; он даже потрогал рукав, чтобы ощутить рельефность вязки. — Нравится мне твой стиль, — сказал он. — Прямо из классического вестерна.

Но, без сомнения, Роберт Зет — гей. Он никому никогда не рассказывал о своем гомосексуализме, но подобное предположение родилось у нас сразу же, как только он поступил к нам работать. Тридцать пять, ни жены ни детей — даже бывшей жены или хоть подружки, — и эти зеленые глаза, гибкое тело и тонкий вкус в области моды. Все мы — женская половина кафедры, которая практически и составляет весь преподавательский корпус, — анализировали его творчество на предмет сексуальных предпочтений автора (две книги, вышедшие в университетском издательстве: «Мрачные мысли» и «Расстояние между здесь и там»). Но они оказались слишком отвлеченными, слишком оторванными от реальной жизни — небольшие, довольно трудные для понимания, наполненные многими смыслами стихи, — чтобы судить о том, есть ли в них хотя бы намек на романтические отношения.

К тому же, гей он или нет, не похоже, чтобы «Будь моей» могло быть делом рук такого человека. Слишком буквально. Слишком сентиментально. Кроме того, я знаю его почерк. Много раз видела сделанные им от руки пометки на бумагах, разложенных в нашей преподавательской с ксероксами. Его манера письма совсем не похожа на ровную округлость надписи на моей таинственной «валентинке». Роберт пишет коряво. Не буквы, а колючая проволока. В попытке исказить почерк человек скорее попытается огрубить плавные линии. Но сделать ломаный, я бы сказала страдальческий, почерк более гармоничным? Невероятно. Очевидно, это не Роберт Зет.