Вот они — эти два дубовых пня, по колено человеку среднего роста, срезанные точно под прямым углом. Эти пни стали для обоих детей предметом недоумения. Дети видели, как пилили оба дерева, но в тот миг, когда деревья падали, дети убежали. Они и не подумали о пнях, о том, что их так и оставят там, даже не взглянули на них. Потом Тед сказал своей сестре Мэри:
— Интересно, пошла ли из них кровь, как бывает, когда доктор отрезает мужчине ногу.
Тед наслушался всяких истории о войне. Однажды на ферму пришел проведать одного из работников человек, который участвовал в мировой войне и потерял руку. Он стоял в сарае и рассказывал. Когда Тед заговорил о пнях, Мэри сейчас же затеяла с ним спор. Ей не повезло — она не была в сарае в то время как однорукий стоял там и рассказывал, и она завидовала брату.
— Почему не женщине или девушке? — спросила она, но Тед сказал, что она говорит глупости.
— Женщинам и девушкам не отрезают ног и рук, — утверждал он.
— Почему? Я хочу знать, почему? — настаивала Мэри.
Как жаль, что они ушли, когда валили те деревья!
— Ведь мы могли бы потрогать эти места! сказал Тед.
Он имел в виду пни. Были они теплыми? Шла из них кровь? Дети потрогали эти места потом, но день стоял холодный, и пни тоже были холодны на ощупь. Тед настаивал, что только мужчинам отрезают руки и ноги, но Мэри вспомнились автомобильные катастрофы.
— Нельзя же думать только о войне. Случаются, например, автомобильные катастрофы, — заявила она, однако Теда трудно было убедить.
Оба они по некоторым причинам казались старше своих лет. Мэри исполнилось четырнадцать, а Теду — одиннадцать, но Тед был слабого здоровья, и это в некоторой степени уравнивало их. Их отец, Джон Грей, был зажиточным виргинским фермером, жившим в местности Блуридж, на юго-западе штата. По широкой долине, называвшейся Богатой, проходила железная дорога и текла речка, а вдали, на севере и на юге, виднелись высокие горы. У Теда было какое-то заболевание сердца, поражение клапана или что-то в этом роде, — последствие тяжелого дифтерита, который он перенес в восьмилетнем возрасте. Тед был худеньким и слабым, но, как ни странно, очень подвижным. Доктор говорил, что он может умереть в любую минуту, просто упасть замертво, и все. Это особенно привязало, к нему его сестру Мэри, пробудило в ней сильное и смелое чувство материнства.
Вся семья, соседи с ближних ферм в долине и даже другие ребята из школы признавали эту особую связь между обоими детьми.
— Вон они идут, поглядите-ка на них, — говорили люди. — Им, видно, хорошо вдвоем, но уж больно они серьезные для своих лет. А впрочем, в этом нет ничего странного.
Все, конечно, знали, что с Тедом. Это подействовало и на Мэри. В четырнадцать лет она была одновременно и ребенком и взрослой женщиной. Женщина то и дело проглядывала в ней в самые неожиданные мгновения.
Она чутьем поняла нечто важное, касавшееся ее брата Теда. Это произошло потому, что он стал таким, что у него было такое сердце, сердце, которое могло каждую минуту перестать биться, оставив его мертвым, срубленным, как молодое деревцо. Другие члены семейства Греев, то есть взрослые — мать, отец и старший брат Дон, которому уже исполнилось восемнадцать, — признавали наличие какой-то области принадлежавшей этим двум детям, им одним, но это призвание не было достаточно определенным. В своей собственной семье люди иногда поступают непонятно, причиняют друг другу боль. С такими детьми надо быть настороже. Это знали и Тед и Мэри.
Брат Дон напоминал отца, в восемнадцать лет он уже был почти взрослым. Дон был из тех, о ком люди говорят: «Он хороший парень. Из него выйдет хороший дельный человек, на которого можно будет положиться». Отец в молодости никогда не пил, никогда не гонялся за девчонками, никогда не куролесил. В Богатой долине, когда он был еще мальчиком, жило немало озорных парней. Многие из них унаследовали большие фермы, но потом лишились их, играя в карты, пьянствуя, увлекаясь скаковыми лошадьми и бегая за женщинами. В Виргинии это было почти традицией, но Джон Грей любил землю. Все Греи любили ее. По долине были разбросаны и другие крупные скотоводческие фермы, которыми владели Греи.
Все считали Джона Грея прирожденным скотоводом. Он отлично разбирался в рогатом скоте, крупном скоте, так называемого экспортного типа, знал, как отбирать его и откармливать на мясо. Он знал, как и где найти нужный молодняк для стад, которые он выпускал на свои пастбища. В этой местности росли голубые травы. Крупный рогатый скот шел с пастбищ прямо на рынки. У Грея было свыше тысячи двухсот акров земли, большей частью покрытой голубыми травами.
Отец любил землю, жаждал, земли. Как скотовод, он начал с маленького хозяйства, унаследованного им от отца. Там было всего около двухсот акров, по соседству с тогда еще крупным поместьем Эспинуэлей. Но, начав с малого, он уже никак не мог остановиться. Он понемногу вклинивался во владения Эспинуэлей, довольно легкомысленных людей, чересчур увлекавшихся лошадьми. Они считали себя виргинскими аристократами. Свой род — на что они указывали без излишней скромности — они вели с незапамятных времен. У них были фамильные традиции, они всегда принимали гостей, держали скаковых лошадей, проигрывали деньги на скачках. А Джон Грей приобретал их землю, то двадцать акров, то тридцать, то все пятьдесят, пока не заполучил, и конце концов и старый дом Эспинуэлей и в придачу к нему одну из эспинуэлевских дочерей, не очень молодую, не очень хорошенькую. В то время хозяйство Эспинуэлей сократилось чуть ли не до ста акров, а Джон Грей двигался все дальше и дальше, год за годом, всегда осторожный и оборотистый; каждый цент был у него на счету, ни один не пропадал даром — он все добавлял и добавлял землю к тому, что теперь называлось хозяйством Греев. Бывший дом Эспинуэлей был большим старым кирпичным зданием, с каминами во всех комнатах, очень комфортабельным.
