Братья и смерть - [4]

Два пня в поле возле дома — это было все, что осталось от двух дубов. Дети знали эти деревья. Их спилили ранней весной.

В доме Греев, некогда родовой усадьбе Эспинуэлей, было заднее крыльцо, и от ступенек этого крыльца вела дорожка к каменной будке, в которой бил из-под земли ключ. От ключа струился маленький ручеек; он бежал вдоль края поля, мимо двух больших амбаров и, через луг, к речке. Оба дерева стояли там, вплотную друг к другу, за будкой и забором.

Это были мощные деревья, глубоко пустившие корня в плодородную, всегда влажную почву; на одном из них был большой сук, опускавшийся почти до земли. Тед и Мэри могли влезать на него и перебираться по другому суку на соседнее дерево. Осенью, когда с остальных деревьев, росших перед фасадом и сбоку от дома, уже облетала вся листва, на обоих дубах еще держались кроваво-красные листья. В пасмурные дни они напоминали засохшую кровь, но когда на небе проглядывало солнце, деревья так и пылали на фоне далеких холмов. Когда дул ветер, листья крепко держались за ветки, шепча и переговариваясь. Казалось, сами деревья ведут между собой разговор.

Джон Грей решил, спилить эти деревья. Сначала это была лишь смутная мысль.

— Я, пожалуй, спилю их, — объявил он.

— Зачем, собственно? — спросила жена. Эти деревья значили для нее очень много. Они были посажены ее дедом нарочно на этом месте, сказала она. Дедушка считал, что они будут ласкать глаз. — Ты знаешь, как красиво они выделяются осенью на фоне холмов, если смотреть на них с заднего крыльца.

Она рассказала, какими большими они уже были, когда их привезли из далеких лесов. Ее мать часта вспоминала об этом. Посадивший их человек ее дед, страстно любил деревья.

— Это похоже на Эспинуэлей, — заметил Джон Грей. — Вокруг дома просторный двор, и деревьев хватает. А эти не дают тени ни дому, ни двору. Эспинуэли способны были устроить себе такую возню с деревьями и посадить их там, где могла бы расти трава.

Он вдруг решил судьбу двух дубов окончательно, наполовину созревшее решение теперь стало непреложным. Может быть, ему надоело слушать об Эспинуэлях и их повадках. Разговор о деревьях происходил за столом, в полдень, и Мэри с Тедом слышали все.

Разговор начался за столом и продолжался затем во дворе за домом. Жена вышла во двор вслед за мужем. Он всегда вставал из-за стола неожиданно и молча; быстро поднявшись, выходил из столовой тяжелыми шагами и громко хлопал дверьми по пути.

— Не надо, Джон! — вскрикнула жена вслед мужу, стоя на крыльце.

День был холодный, но солнечный, и деревья напоминали большие костры на фоне далеких серых полей и холмов. Старший сын, юный Дон, очень похожий на отца внешне и, казалось, столь же похожий на него во всем остальном, вышел из дома вместе с матерью, в сопровождении обоих детей, Теда и Мэри; сначала Дон не сказал ничего, но когда отец, не ответив на протест матери, направился к сараю, Дон тоже подал голос. Его слова, несомненно, только ожесточили отца.

Для обоих других детей — они отошли немного в сторону и стояли рядом, глядя и прислушиваясь, — происходившее имело особое значение. У них был свой, детский мир. «Оставьте нас в покое, и мы вас оставим в покое». Такой определенности их мысли не имели. То, что случилось в тот день во дворе, Мэри Грей основательно обдумала гораздо позже, когда была уже взрослой женщиной. А в ту минуту у нее лишь внезапно обострилось чувство разобщенности, словно между нею с Тедом и другими выросла стена. Она увидела отца, быть может уже в то время, в новом свете, увидела в новом свете также Дона и мать.

В жизни людей, во всех отношениях между ними, действует какая-то разрушительная сила. Это ощущала Мэри в тот день очень смутно, — ощущала не только она, но, по ее мнению, ощущал и Тед, — а продумала она это по-настоящему много позже, после смерти Теда Была у них ферма, отвоеванная отцом у Эспинуэлей в результате большой настойчивости, большой ловкости. В семье у них время от времени кто-нибудь ронял замечание; так постепенно складывалось определенное впечатление. Отец, Джон Грей, был удачлив. Он приобретал. Он владел. Он был повелителем, человеком, который мог делать все что хочет. Власть его расширилась, она не только охватила другие человеческие жизни, порывы других людей, их желания, их жажду, какой он сам не испытывал и, может быть, даже не понимал, — нет, она заходила еще дальше. Она была также, как ни странно, властью над жизнью и смертью. Появлялись ли у Мэри Грей в ту минуту подобные мысли? Вряд ли… Все же оно существовало — ее особое положение, ее дружба с братом Тедом, который должен был умереть.

Владение предоставляло странные права, возможность господствовать отцам над детьми, людям над землями, домами, фабриками в городах, полями. «Я срублю деревья во фруктовом саду. Они дают яблоки, но не того сорта, что мне нужен. На яблоках этого сорта теперь не наживешься».

— Но, отец… ты же видишь… погляди… эти деревья на фоне холмов, на фоне неба!..

— Вздор! Сантименты!

Какая путаница!

Просто глупо было бы думать об отце Мэри Грей как о человеке, лишенном всяких чувств. Он упорно трудился всю свою жизнь, в молодости, вероятно, должен был обходиться без многого, чего он жаждал, по чему изголодался. В этой жизни кому-то надо управлять. Владение означает могущество, право говорить: «сделай это» или «сделай то». Если долго и тяжко борешься за какое-то благо, оно становится необыкновенно дорогим тебе.