Братья и смерть - [3]

— Ах, Тед, ты же знаешь, что тебе нельзя! Ну, нельзя!

И только. Все остальное подразумевалось. Мэри ничего не было сказано. Вот оно опять: «Ах, Тед, тебе нельзя! Тебе нельзя быстро бегать, нельзя лазить на деревья, нельзя ездить верхом. Ведь достаточно малейшего толчка…» Это была все та же старая песня, и Тед, разумеется, понял, Он побледнел и задрожал. Почему другие не могут понять, что так для него в тысячу раз хуже? В тот день он, не отвечая матери, сбежал с крыльца и помчался под дождем к сараям. Он хотел спрятаться, никого не видеть; Мэри знала, какое чувство он испытывал.

Она вдруг стала очень взрослой и очень злой. Мать и дочь стояли, глядя друг на друга, — женщина, приближавшаяся к пятидесяти годам, и четырнадцатилетняя девочка. Нужно было пойти на переворот всех семейных отношений. Мэри это сознавала, но сознавала также, что обязана что-то предпринять.

— Надо быть более чуткой, мама, — серьезно сказала Мэри; она тоже побледнела, губы ее дрожали. — Больше ты так не делай. Никогда так не делай!

— Чего не делать, детка? — в голосе матери слышались удивление и некоторое раздражение.

— Не надо все время напоминать ему об этом, — сказала Мэри.

Ей хотелось плакать, но она не заплакала.

Мать поняла. Прошла минута, полная напряжения, затем Мэри тоже ушла под дождем к сараям. Все это было не так уж ясно. Мать хотела накинуться на девочку, может быть даже хорошенько оттрепать ее за такую дерзость. Совсем еще девчонка, а уже что-то решает, осмеливается даже делать замечания собственной матери! Ведь тут был очень важный вопрос: не лучше ли было дать Теду умереть, быстро, неожиданно, чем все время напоминать ему о смерти, о постоянной угрозе смерти. В жизни существуют какие-то особые ценности, и намек на них прозвучал в словах девочки. «В чем ценность жизни? Правда ли, что смерть — это самое страшное?» Мать повернулась и молча вошла в дом, в то время как Мэри, дойдя до дворовых построек разыскала там Теда. Он стоял в пустой конюшне, спиной к стене, уставясь в пространство. Они не вступали в долгие объяснения.

— Ну? — сказал Тед, и Мэри отозвалась:

— Идем, Тед.

Надо было что-то выдумать, может быть даже более рискованное, чем игра под дождем. Дождь уже почти перестал.

— Давай снимем башмаки! — предложила Мэрм.

В числе прочих запретов Теду не позволяли ходить босиком. Они разулись и, оставив башмаки в конюшне, пошли во фруктовый сад. За садом протекал небольшой ручей, впадавший в реку; сейчас вода в нем сильно поднялась. Дети вошли в воду, и Мэри сразу же сбило с ног, так что Теду пришлось вытаскивать ее. Тогда Мэри заговорила.

— Я сказала маме, — процедила она и нахмурилась.

— Что сказала? — спросил Тед. — Слушай, а ведь я, кажется, спас тебя; — ты же могла утонуть!

— Конечно, спас! — ответила Мэри. — Я сказала ей, чтобы она оставила тебя в покое. — Девочка вдруг рассвирепела. — Они все должны… должны оставить тебя в покое!

Между ними был заключен тесный союз. Тед вносил в него свою лепту. Он обладал воображением и мог придумывать множество рискованных затей. Мать, по-видимому, передала все отцу и Дону, старшему брату. В семье обозначился новый подход — оставлять эту пару в покое; таким образом, детям было как бы предоставлено новое жизненное пространство. Какие-то преграды расступились перед ними. У них был свой внутренний мирок, постоянно, ежедневно создаваемый заново, и они теперь чувствовали себя в нем более уверенно. Обоим детям казалось — они не могли бы выразить свои чувства словами, что, находясь в своем, ими самими создаваемом маленьком мире, дающем им новую, надежную защиту, они могли внезапно выглянуть оттуда и по-новому увидеть происходящее в большом мире, принадлежащем другим людям.

О нем им стоило подумать. На него стоило посмотреть, он был полон всевозможных столкновений: в семье, на ферме, в доме… На ферме откармливали телят и годовалых бычков, отправляли на рынок больших, тяжеловесных быков, объезжали жеребят для работы для верховой езды; позднее, зимой, там рождались ягнята. Та сторона жизни, которая касалась людей, была более сложна, для ребенка часто непонятна, но после разговора с матерью на крыльце в тот дождливый день Мэри. казалось, что они с Тедом чуть ли не образовали новую семью. Все имевшее отношение к ферме, к дому, к дворовым постройкам доставляло им теперь больше удовольствия. Возникла новая свобода. Под вечер дети шли по шоссе, возвращаясь, домой из школы. По шоссе шли и другие дети, но Тед и Мэри старались либо обогнать их, либо отстать от них. Они строили планы.

— Когда я вырасту, я буду сиделкой, — сказала Мэри.

У нее, вероятно, сохранилось отдаленное воспоминание с приезжавшей из главного города округа сиделке, которая жила у них, когда Тед был так болен. Тед сказал, что как только можно будет, — а это произойдет, когда ему будет почти столько лет, сколько Дону сейчас, — он отправится на Запад, далеко, далеко… Было бы хорошо стать ковбоем или объездчиком диких лошадей, а если это не удастся, пожалуй, можно сделаться и машинистом на паровозе. Железная дорога, пролегавшая через Богатую долину, пересекала уголок земель Грея, и под вечер с шоссе дети иногда видели проходившие вдали поезда и клубящийся над ними дымок. Издалека доносилось чуть слышное тарахтенье, а в ясные дни можно было разглядеть мелькающие шатуны паровозов.