Он сказал, что все это были как сон. Такой уж это человек писатель. Работает месяцами, быть может годами над книгой и ни слова не заносит на бумагу. Я хочу сказать, работает его ум. То, что должно стать книгой, создается в его уме, затем разрушается.
Какие-то фигуры снуют взад и вперед в его воображении.
Но я забыл кое о чем упомянуть: я рассказываю об одном английском романисте, пользующемся некоторой известностью, о том, что с ним однажды случилось.
Он сам рассказал мне об этом в Лондоне, когда мы с ним вместе гуляли. Мы провели вместе несколько часов. Помню, что мы бродили по набережной Темзы, когда он стал рассказывать мне о своем погибшем романе.
Как-то ранним вечером он зашел ко мне в гостиницу. В разговоре он коснулся некоторых моих произведений.
— Вы иногда почта попадаете в точку, — сказал он.
Мы сошлись на том, что никто не попадает совсем в точку. Если бы кто-нибудь хоть раз этого добился, если бы кто-нибудь действительно достиг вершины, пробил яблоко мишени… Какой после этого был бы смысл опять за что-нибудь браться?
Но, знаете, некоторым из стариков это почти удавалось. Китс, вы скажете? А Шекспир? А Джордж Барроу? А Дефо?[1]
С полчаса перечисляли мы имена.
Мы отправились вместе обедать, потом гуляли. Мой спутник был маленький, смуглый, нервный человек, растрепанные пучки волос выбивались у него из-под шляпы.
Я заговорил о его первой книге.
Но вот краткая его биография. Сын бедного фермера из какой-то английской деревушки, он был как все писатели: в нем рано пробудилась потребность писать.
Образования он не получил никакого. В двадцать лет женился.
Жена его, по-видимому, была очень благопристойная, милая женщина. Если не ошибаюсь, дочь священника англиканской церкви.
На женщине такого типа ему как раз и не следовало жениться. Но кто знает, кого человеку следует любить, на ком жениться? Она была выше его по положению. Окончила женский колледж, получила хорошее воспитание.
Я не сомневаюсь, что она считала его невеждой.
— Она также считала меня очень милым, нежным человеком. К черту! - сказал он, вспоминая об этом. — Я не нежный. Ненавижу всякую нежность.
Бродя по Лондону в тот вечер, иногда заходя в какую-нибудь пивную, мы быстро сблизились.
Помню, мы оба захватили с собой по бутылке, боясь, что пивные закроются, прежде чем мы кончим наш разговор.
Что я рассказывал ему о себе и своих приключениях, я сейчас припомнить не могу.
А он все твердил, что хотел сделать из жены в некотором роде язычницу, но такие задатки в ней не были заложены.
У них было двое детей.
И вдруг он начал писать — его словно прорвало, и писать неплохо.
Вы знаете, как это бывает. Когда такой человек пишет — он пишет. У него было какое-то занятие в том английском городке, где он жил. Кажется, он занимал должность клерка.
Начав писать, он, конечно, стал менее внимательным к служебным делам, к жене, к детям.
Он любил бродить по ночам в полях. Жена бранила его. Конечно, она была в немалой мере расстроена, да и как могло быть иначе? Ни одна женщина не может сносить полную отчужденность со стороны мужа, увлекшегося работой.
Я, конечно, имею в виду художников. Они могут быть первоклассными любовниками. Пожалуй даже, только она настоящие любовники. И они же иногда совершению безжалостно отбрасывают в сторону свою личную любовь.
Можете представить себе его семейную обстановку. В доме, который он в то время занимал, была наверху небольшая спальня. Это было в ту пору, когда он еще жил в английском городке.
Придя после службы домой, он поднимался наверх и запирал дверь на ключ. Иногда даже забывал о еде, ни словом не обменивался с женой.
Он писал, писал и писал, и написанное бросал в корзину.
Скоро он лишился службы.
— Ну и черт с ней! — сказал он, сообщая об этом жене.
Ему, конечно, было все равно. Что такое служба? Что такое жена или ребенок? Должны же быть и безжалостные люди на этом свете!
В дом скоро заглянула нужда.
Вот он сидит в комнатке наверху, за запертой дверью, и пишет. Домик маленький, слышно, как кричат дети, «Дрянное отродье!» — бормочет он. Конечно, он подразумевал другое. Я знаю, что он хотел этим выразить. Жена поднималась наверх и садилась на ступеньки под дверью, за которой он работал. Было слышно, как она плачет и как плачет ребенок у нее на руках.
— Терпеливая душа, а? — сказал английский романист, рассказывая об этом. — И к тому же добрая, — добавил он. — К черту ее! — сказал он затем.
Он, видите ли, начал писать о ней. Она была героиней романа, первого его романа. Со временем роман этот может оказаться его лучшим произведением.
Такое тонкое понимание всех ее затруднений и такое небрежное, жестокое обращение с нею в личной жизни!
Ну что ж, если мы обладаем душой, ее понимание чего-нибудь да стоит, а?
Дело дошло до того, что они и минуты не могли оставаться вместе без того, чтобы не поссориться.
Затем как-то ночью он ударил ее. Он забыл запереть дверь комнаты, где он работал, и жена ворвалась к нему.
И как раз в ту минуту, когда он уловил что-то касавшееся ее, достиг какого-то постижения ее сущности! Всякий писатель поймет трудность его положения. Доведенный до бешенства, он ударил ее и сшиб с ног.
