Последнее, что запомнил Армин — бешеный взгляд женской особи и огромную руку, перехватившую трос.
А потом врезались в грудь и ноги ремни, и резко мотнуло в сторону, перевернуло вверх ногами. Даже не страшно — нет сил бояться, когда в ушах свистит ветер, и с невероятной скоростью приближается широкий карниз, тянущийся по краю крыши. Не страшно — только мозг машинально просчитывает траекторию неудачного полёта. Чуть выше — врежешься головой, снесёт половину черепа. Чуть ниже — сломаешь шею. Да даже если чудом минешь опасный участок — размажет, переломает все кости… Но вместо карниза — сжимающаяся обжигающе горячая ладонь, треск ломающихся костей. Боль. Запоздалый страх — настолько сильный, что лучше бы и вправду сразу размазало.
Пальцы сжимаются. Что там так треснуло — рёбра, рука?.. Перед глазами — перевёрнутый мир. Как же это нелепо — умирать, повиснув вниз головой.
Из пасти женщины-титана пахнет кипящей кровью. И гнилью.
Распахнутая пасть приближается. Кровь приливает к голове, стучит в висках. Перевёрнутый мир окрашивается в мелькающие чёрно-фиолетовые круги. Уже ничего не видно, ничего не ясно. Мелькают только отдельные куски воспоминаний.
Челюсти с хрустом смыкаются. Слышен чей-то крик.
Стальная хватка отчего-то ослабевает. Мелькают этажи — пятый, четвёртый, третий…
Удар об землю. Мысли вышибло вместе с дыханием. Слабый, сдавленный, будто говорящего тошнит, голос сквозь чёрно-фиолетовую пелену:
— Армин! О, Господи…
Провал.
Потолок с низко нависшими деревянными балками. Свет в окне. Острый цветочный запах — настолько острый, что начинает подташнивать. Чёрно-фиолетовая тень всё ещё пляшет перед глазами, путается в солнечных лучах. Слабые отголоски слов — как сквозь толщу воды:
— … Невозможно восстановить. Необходима операция, иначе не избежать заражения…
Пытаешься подать голос, но чёрно-фиолетовая тень вновь накрывает с головой, топит свет внутри. Давит в зародыше любую попытку хотя бы пошевелиться, садится на грудь и пьёт дыхание — до самого дна, оставляя лишь жалкий хрип.
И, наконец, отпускает.
За окном — вечер. Сквозь неширокое окно видно небо — насыщенно-синее, без единого облака. Только над крышами оно чуть светлее. Кажется, город не разрушен до основания. Тело лёгкое и слабое — настолько слабое, что Армин отвёл взгляд от картины за окном, увидел покоящиеся поверх тонкого одеяла бледные руки. Дышать стало немного легче. Не сожрали. Странно, он ведь был уверен — челюсти женщины-титана сомкнулись… Наверное, шутка больного воображения. Он жив, это точно. Будь на его месте верующий идиот, он бы ещё посомневался — а может, он в Раю? Слишком сильно пахнет цветами и неестественной стерильностью. Но Армин не верил, что загробный мир может быть так похож на обыкновенный госпиталь. Палата крохотная, кажется, здесь только и уместилось, что узкая койка да окно с широким подоконником — наверное, поэтому он здесь один.
Тяжёлая дверь слегка скрипнула, и Армин повернул голову. Пол и потолок закачались, грозясь поменяться местами, в затылке что-то сильно заныло. Но хватило сил различить фигуру сестры милосердия в длинном тёмно-сером платье, с белой повязкой на лице.
— Очнулся.
Голос сухой и бесстрастный. Как и у любого человека, который каждый день любуется на искалеченных, больных, мёртвых. У любого солдата. У любого медика. Если каждую боль чувствовать, как свою собственную, можно попросту рехнуться. И всё же вопрос, волнующий больше всего, сам срывается с губ:
— Когда я смогу снова сража…
Пустой, равнодушный взгляд светло-серых глаз.
— Нужно сменить повязки.
Откинутое одеяло. И странное, полуреальное зрелище. До колена — всё те же привычные, тощие ноги, кое-где оставили багровые следы врезавшиеся в кожу ремни. Ниже — смятая, бело-серая простыня. И граница — бинты, потемневшие от засохшей крови.
Смутные воспоминания толпятся в голове, натыкаясь друг на друга. Смыкающиеся челюсти женщины-титана. Хруст разрываемой плоти. Мгновение боли.
Картинка сложилась, вспыхнула в мозгу особенно остро. Ухмыляющаяся чёрно-фиолетовая тень снова сомкнула душащие объятия.
Госпиталь святой Розалии снаружи смахивал на жилище богатой старухи, которой нечем себя занять, кроме светских бесед и неспешных прогулок: старинное каменное здание с узкими окнами утопало в белоснежных лилиях и кустах сирени. Ещё на подходе в нос забивался дурманящий, слишком сильный аромат. Высокая каменная ограда, увитая зеленью, ажурная решётка ворот, вымощенная белым камнем дорожка, ведущая к дверям.
Шаг за дверь — шаг в иную реальность. Реальность, где лежат вповалку искалеченные люди — не всем хватило кроватей. Солдат, гражданский — войне без разницы, кто попался под руку.
В маленькой душной комнате у самого чердака нашлось место для какого-то торговца, все травмы которого исчислялись лишь жалкими ушибами. Армина же быстро перевели сюда — в общую палату. Бросили в углу, на полу, подстелив застиранную простыню с коричневатыми разводами.
Здесь пахло лилиями — и сладковатой, тошнотворной гнилью. Сиренью и рвотой. Лекарствами, грязным тряпьём и пылью. И больше не было окна. Только глухая стена — и лежащие рядом обрубки людей.
