Рикки не любил тоталитаризм, хотя раньше ему иногда нравилось подчиняться. Особенно, когда это сулило всякие приятности. Например, в третьем классе он, вместе с одноклассниками, активно подчинялся тренеру по выживанию: старший товарищ Эку, чёрный, как обгоревшая головёшка, каждый раз сверкал белыми зубами в ответ на неудачные попытки третьеклашек одолеть пересечённую местность. Он гонял их в гору, с горы, на канате через пропасть, а сам пожёвывал травинку и заливисто смеялся. Дни сливались в недели, отчаянная слабость сменялась бесчувственным упорством. А потом Рик вдруг обнаружил, что стал выше, научился вязать узлы и забираться на самые высокие деревья, а девочки теперь глядят на него как-то совсем иначе. Лучше. Или нет, не лучше, но с большим интересом, что ли…
Но это было раньше. Сегодня Рикки проснулся и пошёл в училище только потому, что Архивчик обещал показать ему журналы с Цоем. Завтракать не стал, приберёг талоны — Архивчик за просто так журналы не покажет. Конечно, за такое антикоммунистическое поведение можно было и в студсовет доложить, но тогда за Цоем придётся идти в информатеку (все печатные издания до 2029 года, года Всеобщей унификации информации, являются раритетными и подлежат сдаче в музеи). А там: заполнить анкеты, пройти тесты, диагностироваться по советской идеологии, ответить на кучу вопросов воспитательного характера. И, разумеется, снова начнётся старая песня о главном.
— Рикардо Сапатос, почему вы выбрали простую категорию реализации?
— Да сколько можно, потому что хочу так!
— А почему вы так хотите?
— Оооох…
Глупые три касты. «Простое — среднее — сложное». Везде, во всём, от экзаменов до определения жизненного пути — на выбор три дороги: просто, тяжко и как-то так. Маркс, видимо, вертится в гробу как ветряная станция «Богатырь» на Пике коммунизма. И эти люди, сочинившие три нелепые градации, назвали себя неокоммунистами? Кто придумал эту дифференциацию, Владислав Старин? Чен Чжоу? Может быть, Отто Хайдгер? Рикки плохо знал историю революции 21-го века, гораздо больше его привлекал Первосоюз. Особенно стадия его разложения, когда жил и работал Виктор Цой.
Рикки никто не говорил об этом, но ему приятно было думать, что он на него похож. Впервые увидев изображение рок-музыканта, он уже больше никогда не менял причёску, старался чаще надевать чёрную куртку «под кожу» и проколол левое ухо. С гитарой было сложнее. Когда в музыкальном мире полную гегемонию захватили симфонические оркестры нового века, гитарное искусство потеряло всякую ценность. Печальные грифы с ослабевшими струнами украсили стены музеев.
— Товарищ Сапатос, как вам не стыдно! Ваш дедушка — герой кубинского сопротивления! — в училище Рикки опять повезло привлечь к себе излишнее внимание наставника, загорелого и крепкого, словно зрелый орешник. — На Острове Защищённой Свободы, для кубинского народа, Франциско Сапатос то же самое, что для нас Лев Рой-младший! Я просто не представляю, чтобы они подумали, стоило им только увидеть вас. Вы ходите по Тропе?
Тропою как раз и называлась ежедневная промывка мозгов во всех возможных инстанциях, причём индивидуального характера. Рикки обыденно отвечал, что да, ходит, вяло выполнял необходимый минимум и выходил за ворота берёзовой рощи. Если бы Сапатос в этот момент бросил на училище прощальный взгляд, а там находился бы наставник, то последнего несказанно удивил бы лик его нерадивого ученика: индифферентности — ноль по модулю, в глазах блеск, а естество пышет жаждой жизни.
Скоро Рикки встречался с Архивчиком, совал ему украдкой талоны, и отправлялся на встречу с идолом. Упитанный и осмотрительный Архивчик всего раз обмолвился, что всё журнальное наследие ему перешло от отца, и снова просил никому не говорить. Но Рикки хотел одного: впитывать, всасывать в себя потрёпанные и пожелтевшие страницы. Лужники, старая Москва, железные дороги и бензиновые двигатели. Ленин, Хрущёв, Горбачёв, Че Гевара. Застой, дефицит, левайсы с бубль-гумом меняю на ящик пива для квартирника. Пластинка «AC/DC»!
— Архивчик, а если я себе сделаю графику на груди «Мы ждём перемен!», — крикнул ему из подвала Рикки, — как думаешь, сильно будут прикапываться?
— Ты что, обалдел! — Архивчик влетал в подвал испуганным комком и тряс перед ним браслет-товарищем, мигающим цветными голограммами. — Через час начнётся молодёжный симпозиум, на площади Справедливости. До тебя докопаются, даже еслиты вздумаешь не прийти на эти посиделки, а ты говоришь, «хочу перемен» на грудь! Ей-богу, мне иногда кажется… ты только не обижайся… что ты не дорос до полной сознательности, Рикки. Витаешь в облаках, и не хочешь спускаться.
— Не хочу. Ты угадал. Не хочу я сюда, мне здесь плохо. А что такого в том, что мне нравится вот этот мир, — Рикки поднял журнал над головой и затряс им, будто хотел вытрясти желаемое наружу, — а не наш сегодняшний?
— Плохо то, что ты меня во всё это впутываешь, — Архивчик покрылся красными пятнами и всё время сжимал-разжимал потные ладони, — знаешь что, отнесу-ка я всё это добро в информатеку. От ошибки вон.
