Апрель - [4]

— Курить вредно, — выдал он, чувствуя, как липкая паутина в животе свернула ему все кишки.

— Ха, я знаю, чёрт побери! — он явно был командиром этой банды, которой, кстати, забавное начало диалога тоже пришлось по нраву. — Чёткий парень. Из Союза, что ли?

— Я? Да, из СССР, — после этих слов все бандиты впечатали в него взгляды. Все, кроме одного. Он подал какие-то сигналы командиру, и тот сказал:

— Двигаемся на четыре ноля — двадцать два, живо, — и, схватив Рикки за локоть, проговорил ему в лицо, — хочешь жить, иди за нами. И без разговоров.

Вскоре они очутились в развалинах ничем не примечательного дома снаружи, который был базой внутри. Рикки поразился, в каких трущобах этим людям приходится жить. Здесь не было ни намёка на гигиену, а смешные доисторические кровати на пружинах казались кишащими кровососущими насекомыми. Всего одно место Сапатосу понравилось. Это был угол, где стояла гитара в чехле. От командира не укрылся шок их внезапного гостя, и он завёл с ним разговор, узнав для начала имя.

— Мы — повстанцы, Рикки, а не бандиты. Меня зовут Саймон, — представился командир, — если уж совсем официально, то мы зовёмся Коммунистической Армией Свободы. Но я, честно говоря, не люблю весь этот пафос. Да и мои ребята — тоже.

— Вы — коммунисты? — спросил Сапатос.

— Хм, да пожалуй, что да, коль так называемся, — он вдруг заподозрил неладное и спросил то же самое у Рикки.

— А если коммунист, то что делаешь в Штатах? Только не пытайся врать мне, парниша. Я же ясно вижу, что ты не солдат, не лазутчик и даже не пилот. Как ты тут оказался, выкладывай!

И Рикки выложил всё, как на духу. Про Цоя, про драку, про жили-были и свою ссылку. Коммунистическая Армия Свободы в составе девятерых бойцов замерла, будто варварское племя, слушающее у костра рассказ шамана о загробном мире.

— И что, если ты выбрал простую категорию жизни, ты ничего не получаешь, так оно выходит? — спросил у Рикки один из повстанцев, замотавший голову серой банданой с портретом Чена Чжоу и фамилией Чаплин.

— Почему, получаешь, — ответил он, — только меньше остальных. Образование, медицина, жильё, транспорт, посещение всяких там культурных объектов — это всё бесплатно для всех.

Повстанцы разом присвистнули.

— Но если ты хочешь что-то отличающееся, — поспешно добавил Рикки, — например, двухэтажный дом, а не нумер в кондоминиуме, то ты должен работать на средней или высшей категории. Что? Да, правильно расслышал, я учился четыре часа в сутки, а работать буду три. Если вернусь, конечно…

— Пока рынок не обвалился, я пахал у Смита и Ко по двенадцать часов кряду, и это минимум, — сказал боец с пятидесятилетними меридианами морщин, — я не знаю, на что они там в Союзе колдуют, но работать по три часа и жить в изобилии — это надо уметь!

— Большая часть работает дольше, — заупрямился Рикки, — и о каком изобилии вы говорите?

— О таком, парниша, — заговорил страшного вида головорез, с «весёлым роджером» на разгрузке и длинным шрамом от виска до шеи, — ты жизни не видел, пороху не нюхал, и счастья своего тоже не понимаешь. Командир, а давай я вместо него в Союз полечу? А этого вам оставим.

— Бэнкс, если я так сделаю, то революция загнётся, — команда прыснула, а Саймон продолжил:

— А что, всё справедливо. Категорию выбираешь добровольно? В сознательном возрасте, так? И что, правда это: кто работает больше, тот и зарабатывает больше? Твою мать, Рик! И ты ещё жалуешься? Да это самая справедливая система из всех возможных! Ты вот знаешь, чем оканчивались все попытки «уравниловки»? Должен знать, ты же историк! Вон нам сколько всего про двадцатый век рассказал…

— Да он зелёный, как лимон. Может, он и не понимал вовсе, чего хочет от жизни, — отвлёкшись от консервной банки с потёртым изображением коровы, сказал Чаплин, — да он, того гляди, и сейчас не понимает.

— А герла у тебя была? — нахально спросил Бэнкс, усевшись на ящике с патронами, как куропатка. — Ну так, чтобы прям по реалу?

— Чего? Я ни слова не понял, — все вокруг захохотали, и Рикки сильно смутился.

— Бэнкс спрашивает тебя, — сказал Саймон, — любил ли ты на Родине девушку? Была у тебя любимая, ради которой хоть звезду с неба?

— Да… была. Была любимая, и что с того?

— Ну ты с ней, хоть это… факался?

Когда до Рикки дошёл смысл сказанного, он вскочил и стал гневно орать. Но с каждым словом Бэнкс только сильнее смеялся. Рикки почуял приближающиеся слёзы, и выбежал наружу. На самом деле, из всех смеялся один Бэнкс, но Рикки этого заметить никак не мог.

Улица встретила его резким порывом северного ветра, весьма холодного в это время года. Всё небо, вплоть до горизонта, затянула серая печаль. Никогда ещё Сапатосу так сильно не хотелось домой.

— Не принимай близко к сердцу, — подошедший Саймон похлопал его по плечу, снова закурил и выпустил густую струю дыма, — Бэнкс — болван, каких много в этих краях, но он спасал мою задницу чаще, чем ты помышлял сбежать из Союза. Он добрый малый, просто вести себя по-другому не умеет. Папаша-фермер не научил. Знал бы ты его папашу…

— Да ладно, — отмахнулся Рикки, — я уже успокоился. Просто не выдержал.

— Ты слишком хлипкий. В этом твоя проблема.