Апрель - [2]

— Да ты чего?! — Рикки вскочил с пола, прижимая журнал к груди. — Ты это специально, да?

— Рикки…

— Нет! Не отдам! — его душили слёзы, он стиснул челюсти. — Ты не возьмёшь.

— Что мне их теперь, тебе отдать, что ли?

— Да, отдай их мне, и дело с концом!

— Ну уж нет, мы так не договаривались! Давай-ка сюда. Отдай, говорю!

Потом Рикки шёл, почти бежал домой, причмокивая разбитой губой и иногда осторожно потрагивая шишку на лбу. Куртку теперь придётся зашивать, зато между её замком и сложенными в колодец руками помещалась целая кипа тяжёлых и вкусно пахнущих журналов.

Завтра наступило стократ быстрее обычного (Сапатос весь вечер листал добытые трофеи), и было приятнее прежнего утра. Это был день саморазвития, в переводе на простокатегориальный — выходной. Рикки с трудом подавил соблазн остаться дома и продолжить заслуженное путешествие в прошлое, однако, была ещё одна страсть, требовавшая удовлетворения.

У страсти были рыжие волосы, безумно нежная улыбка и озорные зелёные глаза, а звали её Наташей. Рикки знал, что с самого утра она пойдёт гулять с подругами в культурный центр. Сначала в лётный парк, затем в планетарий, в столовую на обед, в лекториум к профессору Чертоплохову, и наконец — на танцы! Рикки нравилось танцевать.

— Наташа! Наташа, подожди! — на улице было не очень шумно, и она его услышала.

Рыжий хвост полетел налево, уступая место счастливому личику. Он никогда не видел Наташку хмурой или плачущей — хотя, признаться, хотелось. Должно же человеку хоть иногда быть плохо! А он бы её утешил, ободрил, наговорил бы кучу ласковых слов…

— А ты… вы сейчас, это, в парк идёте? — он догнал её так резко, что даже чуть опешил.

— А что ты хотел? — она зыркнула двумя зеленющими, и Рикки окончательно упал духом.

— Просто… не знаю, как сказать, но… вот вы в парк же идёте, да? А потом наверняка гулять, по всему центру, и, и, и-и-и, — он увидел, как её подружки прыснули со смеху, и поспешил выпалить, — пошли со мной на танцы!

— Ишь ты, какой резвый! А на соревнованиях, для начала, выступить не хочешь? И людей посмотреть, и себя показать. Верно, девоньки?

— Постой, какие соревнования?

— А такие! — она шмыгнула к подругам, показав Рикки язык. — Все нормальные ребята сначала рекорды ставят, а потом уже девочек на танцы зовут!

— И вообще, парням, которые высший класс, — подружка Наташи, светленькая курносая егоза, вздёрнула ладонь в салюте пилотов межпланетных кораблей, — им и звать-то никого не надо — их самих позовут!

Хихикая, они умчались быстрее, чем Рикки успел что-нибудь придумать. Делать было нечего, он пошёл в парк Авиаторов и встал напротив конкурсной площадки. Сегодня в программе были соревнования по балансу: эквилибристика, пневмо-акробатика и конкурс «Дзэн». Он долго смотрел то на площадку, то на выход из парка, но в итоге пошёл и записался в участники. Рикки надеялся, что не всё забыл из уроков старшего товарища Эку.

— Давай, Сапатос, покажи им всем! — хохотали подружки, а Наташа улыбалась, но ничего не говорила и пристально следила за ходом соревнований.

Рикки их с треском провалил, смеялись все. Зато он поймал Наташкин взгляд, брошенный ему перед уходом, как ящик гуманитарной помощи голодающей Исландии. Рикки решил, что не всё потеряно, и, перекусив на обеденный талон, отправился на танцы.

Как только на его голову опустился серебряный обруч танц-соединителя, он полностью отключился от внешнего мира, сливаясь с потоком сладкой физической энергии. Наставники на высокой сцене показывали движения для вхождения в транс, из обруча лилась музыка и сэмплы для подсознания, помогавшие правильно раскрыть энергетику и получить максимальную пользу от танца. А потом Рикки увидел, как Наташа танцует с долговязым курсантом. Смазливый красавчик всем хотел показать, что скоро поведёт очередное судно на Марс, и потому его значок на лацкане курткисверкал, как алмаз.

Толчок, грубость, Наташкин крик, толчок, снова грубость, удар, крик, пинок, удар, и наступил следующий день. Во всяком случае, так показалось Рикки.

— А вы знаете, товарищ Сапатос, я вас давно жду, — сказал мужчина в комбинезоне учёного, представившийся как «психолог Салават», — даже, можно сказать, подзадержались вы чуток.

— Я что, в исправительном центре? — пять минут назад Рикки вылез из барокамеры, и ни голова, ни рёбра у него больше не болели.

— Вы в госпитале, товарищ Сапатос. С чего вы взяли, что находитесь в исправительном центре?

— Ну, я вчера как бы того… начудил.

— Хех, вернее не скажешь, — улыбнулся Салават, — самое точное слово, начудил. Начудили вы порядком, будь неладна контрреволюция, даже милицейский робот за вами примчал.

— И что теперь, засунете меня в ГУЛАГ?!! — Рикки специально взвинтил эмоции, надеясь, что этим сведёт счёт в свою пользу.

— Ого, какой текст, какие слова, ГУЛАГ! — он присвистнул. — Много знаем, я погляжу. А ты, деточка, знаешь, почему первые коммунисты, или как их, большевики, создали ГУЛАГ? Не знаешь, я так и думал.

— Потому что коммунизм это бесчеловечный режим, в любые времена, — процедил Рикки.

— Потому что у руководителей Первосоюза не было достаточных средств и ресурсов для организации нормальной, гуманной системы перевоспитания, — Салават цокнул языком и победно прищёлкнул пальцами, — а у нас есть. Так что, извини, покопать золото на Колыме у тебя не получится.