На авансцене участники спектакля. Зонг о заводном апельсине.
Я в детстве был, как колобок, катался я свободно по земле. "Хей–хо! — кричали. — Апельсин! А ну‑ка, кувыркайся веселей!" Но чуть подрос, сказал отец: "У нас свобода, но — от сих до сих". Он подкрутил меня слегка, и я, конечно, малость поутих.
Кто заводной? — Почему заводной? — Кем заводной апельсин? Ответить тебе, ответить тебе, ответить всех пригласим.
Я в школе плохо успевал, зато я успевал играть в бейсбол, меня бы срезал мистер Смит и в следующий класс не перевел, но он завел меня, сказав: "Чуть где буза — шепни мне на ушко…" С тех пор все трудности мои решались очень быстро и легко.
Я проработал ровно год, внезапно увольнения пошли. Когда забастовали все, хозяева меня подзавели: "Ты парень умный, не дури, работай, как работал круглый год". Теперь вам ясно, почему оклад мой так стремительно растет?
Стук пишущей машинки в зрительном зале.
Пауза
ПИСА ТЕЛЬ пробует "на язык" следующую фразу — и вновь стук машинки.
ПИСАТЕЛЬ, «…потому что сила волка — это волчья стая. Они шли вразвалочку…» А если так: «Они шли расслабленной походкой, поигрывая велосипедными цепями, и улицы вымирали как мамонты…» По–моему, ничего… «После дождя вдруг запахло липами, но куда острее был другой запах — жертвенной крови. Еще не было ни крови, ни самой жертвы, а запах, сладковатый, пьянящий, уже растворился в ночном воздухе и приятно щекотал им ноздри…» Щекотал им ноздри. «И затаился город. И вошли в город ангелы смерти…»
К рабочему столику Писателя подходит КРАСОТКА, вынимает из пишущей машинки отпечатанный листок, в руках у нее вдруг оказывается их целая пачка. Она раздает их зрителям, как билетерша — программки спектакля. На листках последние две фразы из будущего романа Писателя и название романа — "Заводной апельсин".
В зале высвечивается АЛЕК, юноша лет семнадцати. ОН пробегает глазами текст, затем находит взглядом Писателя и весело ему подмигивает.
АЛЕК. Время было детское, о мои братья и сестры, два часа ночи, и ваш покорный слуга Алек сидел со своими дружками Джорджи и Тимом в молочном баре "Теплое вымя", соображая, что бы нам еще такое выкинуть, чтобы жизнь была в кайф. (Рядом высвечиваются его ДРУЖКИ^) В "Теплом вымени" давали молоко с "добавкой", то есть с добавкой галлюциногена, так что народ, сами понимаете, балдел. Принял слегка и порядок — можно идти делать кровопускание.
АЛЕК с ДРУЖКАМИ встают. Одеты они так: на голове котелки, распахнутый ворот рубахи выставляет на обозрение ожерелье из бритвенных лезвий, поверх штанов огромные гульфики, тяжелые армейские ботинки, в ушах серьги, в руках трость либо велосипедная цепь. ТРОИЦА медленно идет по безлюдной улице. Раздается пьяное пение. На земле лежит человек.
БРОДЯГА (поет). На улице Дублина, где полжизни загублено, повстречал я однажды крошку Молли Маллон. "Ты куда, моя крошка? Потолкуем немножко. Я за каждое слово дам тебе миллион!"
ТИМ. Отрубился папаша.
ДЖОРДЖИ. Молодец чувачок, прямо в луже разлегся.
АЛЕК. Пьянь старая, а туда же: солирует прямо как в Карнеги–холле. (Аплодирует лежащему.)
БРОДЯГА. Ребятки, у вас лишней монеты не найдется, а?
АЛЕК наносит ему удар.
Подонки! Ну что же ты, добей меня, добей. Все лучше, чем жить в этом вонючем мире…
ДЖОРДЖИ. Полежи, чувачок. Может, успокоишься.
АЛЕК. Погоди, пусть сначала скажет, отчего ему этот мир не в кайф.
БРОДЯГА. Потому что, какой уж тут закон, когда любой щенок может подойти на улице и пырнуть тебя ножом! А почему не пырнуть? Все правильно, нечего со старичьем возиться. Живите, ребятки, пока живется. «Ты куда, моя крошка, потолкуем немножко…»
ЕГО начинают избивать. Затемнение. Через мгновение в темноте женский крик. Тускло загорается уличный фонарь, освещая уголок городского парка. ПАРНИ в нацистской форме окружили молодую ЖЕНЩИНУ. По аллее идут ТРОЕ, останавливаются.
АЛЕК. Хо–хо, кого я вижу! Билли–бой со своей зондер–командой. ТИМ. Смотри, какую телку отхватили.
ДЖОРДЖИ. Если я правильно врубился, сейчас они сделают бедной девочке тыр–пыр восемь дыр.
БИЛЛИ–БОЙ с дружками отпускают женщину и хватаются за ножи. ОНА с плачем убегает.
БИЛЛИ–БОИ. Давно не виделись, Алек. Пощекотать тебя перышком, старичок?
АЛЕК. Внутренний голос подсказывает мне, что чье‑то лицо давно не гладила бритва. Ну что, попишем их, друзья мои? Только чтобы все было категорически симпатично.
ДЖОРДЖИ. Или!
Начинается драка, в слепом свете раскачивающегося фонаря озверело сшибаются тени. Вдруг доносится полицейская сирена.
АЛЕК. Полиция! К машине, живо!
Две тени. метнулись в сторону. Третья разбивает фонарь, погружая поле боя в кромешную тьму. Взревел мотор, включились фары.
ДЖОРДЖИ. Ай–ай, перо, глянь, испачкал. Видно, попортил в темноте кому‑то шкурку.
