Абсолютное бессмертие

Хочу записать все по порядку,

так как в противном случае

могут сказать, что я,

Ван Хельсинг, сошел с ума…

Брэм Стокер, «Дракула»

Ей нравится видеть, как время меняет

Что будет, на все то, что было.

Холодное сердце печалью застыло,

И каждое утро ее бесконечно…

Мне хочется спать.

Она жить будет вечно.

Dolphin, «Сахар»

1

Ритм пульсировал всплесками звука и света, волнами проходя по задымленному воздуху, вибрируя, отзываясь дрожью во всем вокруг. Ритм завораживал, обжигал, порабощал, погружая извивающихся в агонии людей в багровую солоноватую музыку с привкусом металла.

Она стояла в самой гуще этого месива цвета, звука, запаха и человеческих тел. Разноцветные отблески гуляли по бледной коже, преломлялись в больших зеленых с голубым ободком глазах, скользили по точеному лицу, изгибам бровей и черным волосам, в которых ярко выделялась ярко-красная прядь. Ее не замечали. Не хотели замечать. И не смогли бы, если бы захотели.

Ей было вполне достаточно солоноватого вкуса на языке, чтобы выйти на след.

Добыча была рядом — только протяни руку…

Тонкие белые пальцы, выпустив когти, полоснули сигаретный дым. Добыча, взяв под руку совсем юную девочку с легкомысленным голубым мелированием в коротких волосах, проскользнула на улицу. Кроваво-красные губы черноволосой женщины насмешливо скривились — все равно она уже взяла след. Можно было уходить, убегать, прятаться… это уже не имело значения. У добычи не было шансов.

Раз, два, три, четыре, пять… я иду искать.

Страшно? Нет? Зря…

Дверь черного хода распахнулась, и на задворки ночного клуба прокралась, принюхиваясь, гибкая тень. Сделала нерешительный шаг. Еще принюхалась. Недовольно вздохнула и вышла на свет.

За мусорным баком с шипением заканчивало распад то, что должно было быть ее добычей.

Черт побери, ее добычей!

Черноволосая женщина с холодностью и презрением профессиональной убийцы изучила дымившиеся останки и, задумчиво поддев их мыском оплетавшей ремешком ее ногу до колена босоножки на тонком каблуке, огляделась. Кто бы ни нарушил ее охотничью территорию, он был совсем близко.

Женщина неуловимой походкой паука беззвучно просочилась сквозь дыру в ограждении и свернула в узкий проулок.

И резко остановилась, уставившись на потертое распятие, раскачивавшееся на цепочке перед ее носом.

— Профессор, — секунду помолчав, сказала она, — ваши методы устарели. Кресты отпугивают только низших вампиров, да и то не всех.

Цепочка с распятием с той же скоростью, с которой порхают карты в руках у шулера, исчезла в ладони скрытого тенью человека. Из темноты послышался хриплый голос:

— С высшими вампирами можно договориться. А для остальных есть аргументы потяжелее. С кем из вышеозначенных имею честь общаться?..

— Ни с кем. Я особый вид нечисти, профессор, — угрюмо улыбнулась женщина.

— Достаточно осведомленный вид, как я погляжу, — усмехнулись в темноте.

— Вы сегодня популярны.

— Популярна фамилия. Не нужно обобщать. — Голос в темноте помолчал пару секунд и спросил: — Как вы узнали, кто…

— Я слишком хорошо знакома с вашей семьей, профессор Ван Хельсинг, — чуть повела бровью женщина, отвечая на неоконченный вопрос. — Века эдак с девятнадцатого. Вас сложно не узнать.

— В таком случае, я в худшем положении, — хрипло усмехнулись из темноты. — Я не знаю, кто вы.

— Зато вы видите мое лицо, — парировала женщина.

— Этого недостаточно, — отозвался человек, выходя на свет.

— Похож, — вырвалось у женщины.

Тусклый отблеск уличного фонаря обрисовал не слишком высокую, слегка сутулую — отпечаток долгого сидения за кафедрой — фигуру в бежевом плаще и потертой шляпе, из-под которой выбивались волосы такого цвета, что нельзя было понять, светлые они или совершенно седые. Тень от полей шляпы падала на лицо, но не могла скрыть ни пронзительно-светлых, ясных голубых глаз, смотревших из-под устало опущенных бровей, ни двухдневной щетины — бритва явно не значилась в числе ближайших друзей этого человека. А может, на бритье у него не всегда хватало времени… Его обветренное лицо, на котором были заметны неглубокие шрамы, было пронизано паутиной морщинок, которые лучиками расходились от уголков глаз — было видно, что это лицо часто улыбается, часто смеется, порой даже хохочет… Вот только женщина сомневалась в том, что его льдистые глаза часто переставали быть холодными.

— Похож? — переспросил человек, приподняв брови. Голос у него был сиплый, прокуренный. — На кого?

— Абрахам Ван Хельсинг, доктор множества наук… — Она позволила себе усмешку: — Один из ваших наиболее заметных предков. Практически мифическая фигура, вы не находите?..

— Теперь вы видите мое лицо, — ненавязчиво напомнил человек, склонив голову.

Женщина слегка улыбнулась и задумчиво проговорила:

— Мое имя слишком старо, его сложно произнести, профессор…

— Я не ищу легких путей.

Улыбка женщины дрогнула, и под внимательным взглядом прищуренных глаз человека она произнесла одно слово:

— Нитокрис.

Брови профессора медленно поползли вверх синхронно с тем, как взгляд начал опускаться вниз, окидывая фигуру женщины целиком. Взгляд профессора задержался на охватывавшем ее шею, частично скрытом воротником черной блузки тяжелом, тускло отсвечивавшем нефритовыми вставками и позванивавшем подвесками из желтого металла ожерелье, покрытой затейливым иероглифическим узором длинной асимметричной юбке с запахом, выглядывавших из-под подола пальцах ног со слишком длинными для человеческих черными когтями, краешке орнамента, змеившегося по левой щиколотке…