Звук падающих вещей - [55]

Элейн улыбнулась. Они лежали на той же узкой кровати, на которой впервые занимались любовью. Была поздняя ночь, час или два; их разбудила Майя, она плакала от голода, тоненько кричала и успокоилась, только сомкнув крошечный рот вокруг материнского соска. Наевшись, она заснула между ними, заставив их подвинуться и освободить для нее место: они лежали по краям кровати, почти свесившись и удерживая ненадежное равновесие, лицом к лицу, едва различая друг друга в темноте.

Спать им не хотелось. Девочка спала: Элейн чувствовала ее запах – сладкой пудры, мыла, шерсти. Она подняла руку и дотронулась до лица Рикардо, как слепая, а затем произнесла шепотом:

– Я хочу полететь с тобой.

– Как-нибудь полетишь, – ответил Рикардо.

– Я хочу посмотреть, что ты делаешь. Убедиться, что это не опасно. Ведь ты бы мне сказал, если бы это было опасно?

– Конечно.

– Можно вопрос?

– Давай.

– Что, если тебя поймают?

– Меня не поймают.

– А если поймают?

Голос Рикардо изменился, в нем звучали неискренние нотки:

– Людям нужен товар. Другие люди его выращивают. Майк дает его мне, я перевожу, кто-то его встречает, вот и все. Мы даем людям то, что они хотят.

Он помолчал и через секунду добавил:

– Кроме того, рано или поздно траву легализуют.

– Но мне трудно все это представить, – сказала Элейн. – Когда тебя нет, я все время думаю о тебе, пытаюсь представить, что ты делаешь, где, и не могу. И мне это не нравится.

Майя вздохнула так коротко и тихо, что они даже не сразу поняли, что это было.

– Она спит, – сказала Элейн.

Рикардо наклонился – большое лицо, твердый подбородок, толстые губы – к крошечной головке девочки; бесшумно поцеловал ее дважды. «Моя девочка, – сказал он. – Наша девочка». А затем, без всякого перехода, он начал рассказывать об этих полетах, об асьенде на берегу Магдалены, где можно было бы выращивать скот и построить взлетную полосу для «Сессны 310 Скайнайт», с недавних пор ставшей любимицей Рикардо. Он говорил:

– Мой любимый аппарат. Эту модель больше не выпускают, Елена Фритц. Мы и оглянуться не успеем, как она станет реликвией.

Он рассказал ей об одиночестве в воздухе, о том, как сильно отличается груженый самолет от пустого:

– Становится холоднее, шума больше, и чувствуется одиночество. Даже если с тобой есть еще кто-нибудь. Да, даже когда в самолете есть кто-то еще.

Карибы необъятны, говорил он, и там страшно заблудиться, да и вообще страшно даже подумать о том, чтобы заблудиться над такой большой штукой, как море, становится страшно даже ему, хотя он-то никогда не собьется с пути. Он рассказал, что ему приходится облетать стороной Кубу, «чтобы меня не сбили, думая, что я гринго». О том, что после этого, как ни удивительно, он понимает, что все у него получилось, что он у цели, и перед самой посадкой в Нассау чувствует себя, как будто возвращается домой.

– В Нассау? – удивилась Элейн. – На Багамах?

Другого Нассау нет, ответил Рикардо; там, в аэропорту, его ждет пикап «шевроле» оливкового цвета и здоровенный гринго, точь-в-точь Джо Фрейзер[49], который отвозит его в отель, единственное достоинство которого – здесь никто не задает вопросов. И диспетчеры делают вид, что ничего не видели, – их зрение и память удобно меняются нужным образом за несколько тысяч долларов.

Груз он всегда доставлял по пятницам. Оставался там на две ночи, чтобы не вызывать подозрений, и на это время превращался в еще одного миллионера, который может себе позволить провести на Багамах выходные с друзьями или любовницей, – правда, Рикардо проводил их взаперти в отеле без излишеств, запивая ромом рис с рыбой, – а потом возвращался в аэропорт, снова восхищаясь слепотой диспетчеров, просил разрешения на вылет в Майами, как любой другой миллионер, который возвращался домой с возлюбленной, и через несколько минут уже был в воздухе, но летел не в направлении Майами, а разворачивался над пляжами Бьюфорта и шел над сеткой рек, похожих на вены с рисунка в учебнике анатомии.

Всего и нужно-то было – обменять груз на доллары и вернуться на юг, к карибскому побережью Колумбии, к Барранкилье, к серым водам устья Магдалены, а потом вдоль этой коричневой змеи, ползущей по зеленым зарослям вглубь страны, по направлению к городку в широкой долине между двумя горными хребтами, похожему на игральную кость, которую уронили, городку с невыносимым климатом, где горячий воздух обжигает носоглотку, а насекомые способны прокусить накомарник. Вот куда торопился Рикардо, зажав свое сердце в руке, потому что там его ждали два человека, которых он любил больше всего на свете.

– Но тех двоих там нет, – сказала Элейн. – Они здесь, в Боготе.

– Ненадолго.

– А еще им очень холодно, и они в чужом доме.

– Ненадолго, – повторил Рикардо.

Он вернулся за ними через четыре дня. Припарковал ниссан перед воротами в кирпичной стене, поспешно вышел, как будто мешал движению, распахнул дверь машины перед Элейн. Майя была у нее на руках, закутанная в белую шаль и с закрытым лицом, чтобы уберечь от ветра.

– Женщины едут сзади, – сказал он.

Элейн забралась с ногами на заднее сиденье, держа девочку на руках, видела Рикардо сзади (короткие волоски на его шее под аккуратной линией стрижки почему-то напоминали ей треугольные ножки стола), и они поехали в Ла-Дораду.