Звонарь - [34]

Оставалась только огромная радость, в ней был трепет голубки, маленького колокола, слов Годлив, души Годлив. Душа Годлив была с ним.

Жорис чувствовал себя теперь озаренным новым блеском. Подобный заре, свет новой любви! Возвращение к жизни после потопа! Нежность второй любви!

Эта любовь была платонической, невинной. Он думал о Годлив, как думал бы о сестре, которая уехала ребенком: он считал ее мертвой и снова встретил.

Он представлял ее себе бодрой и утешающей, совсем не похожей на женщину, скорей на ангела-хранителя. В середине жизненного пути вторая любовь для людей страдавших отличается от первой. Она является прибежищем, нежным доверием, слиянием душ. Тело сначала молчит. Жорис не осмеливался коснуться Годлив мыслью, хотя б слегка не уважающей ее. Она была так стыдлива, в целомудренных платьях, таинственная, озаренная глубокой верой. Какая разница с его былой страстью к Барб! Он мог сравнивать их в башне: это колокол Соблазна внушил ему безумную страсть к ней. Он думал об этой любви со смущением и краской стыда, как думают о дурном проступке. Он искал ее тело, ее объятья на барельефах бесстыдного колокола. Теперь его охватывала бесконечная нежность к Годлив: он боялся колокола Соблазна, не подходил к нему, избегал его. Он ненавидел его, как урну грехов, как сатанинские чары, которые могли бы загрязнить и осквернить чистое видение. Годлив существовала для него, как душа. Она воплотилась в маленьком колоколе, белые звуки которого заглушали все колокола, являлись светлой музыкой, отражавшей в себе его жизнь.

IV

После полупризнания Годлив, ее грустного вздоха, Жорис почувствовал, что им овладела невыразимая кротость. Он был так несчастен, и вот кто-то жалел его, немножко любил его.

Что для него теперь грубость Барб, горести, сцены, беспокойные дни, ночи без любви? Год-лив была с ним, внимательная, любящая и, может быть, влюбленная. Она выдала себя, и слова ее жили теперь в нем, росли в нем, как листья на дереве. Годлив его не разлюбила. При этой мысли Борлюйт содрогался от волнения и ожидания. И от сожаления! Счастье прошло мимо них, и они его не удержали. Как могли они быть настолько слепыми? Какой мираж затуманил их взгляд? Теперь они видели ясно: они видели друг друга. Но было слишком поздно. Они могли бы слиться в одно существо. Теперь это было невозможно.

Тем не менее, Жорис восторгался, сиял, обновившийся, с ликующим сердцем. После слов Год-лив в нем зародилось что-то неожиданное и чарующее, то, что не было музыкой и – пело, что не было светом солнца и – освещало. Чудо весны любви! Да! Он опять полюбил, потому что сердце его стало новым и глаза новыми. Еще вчера жизнь была старой, поблекшей, изношенной от усилий и протекших столетий. Теперь она была новорожденной, тоже спасшейся после потопа, с девственными лицами и праздничной зеленью.

Новая любовь творит новый мир.

Очарование усиливалось еще тем, что Борлюйт чувствовал себя выздоравливающим. Представьте себе больного, долгое время бывшего жертвой припадков и страхов, измученного полутьмой в комнате, приторным запахом, диетой, лекарствами, лихорадочными мерцанием ночника, мыслями о смерти. И вдруг – жизнь, исцеление: та, что была сиделкой, становится возлюбленной.

Жорис перешел из комнаты смерти в комнату любви. Он полюбил.

Сначала его просто-напросто волновало присутствие молодой женщины в его доме. Потом это стало любовью, опьянением, взаимной страстью.

Жизнь в одном доме давала иллюзию супружеской жизни. Они жили под одной кровлей, как влюбленная пара. Им мешало присутствие Барб, но они мысленно говорили друг с другом: они хотели только утешать друг друга, сожалеть вдвоем. Их взгляды встречались, соприкасались. Ласка глаз, напоминающая ласку губ и уже таящая в себе сладострастие!

Любовь их становилась чувственной.

Живя в одном доме, они не могли уберечься от невольной интимности. Годлив, несмотря на всю свою целомудренность, появлялась в капоте. Жорис чувствовал ее тело под облегавшими его широкими складками. По утрам у нее были растрепанные волосы, как если б она провела ночь в любовных ласках. Мало-помалу Годлив стала казаться ему женщиной, которой он обладал: она утратила таинственность. Это было результатом совместной жизни, ежедневных встреч.

Жорис понял произошедшую перемену. Когда он узнал, что Годлив не разлюбила его, он стал относиться к ней с бесконечной благодарностью за ее кротость и заботы. Он горько сожалел о потерянном счастье, все сильней желал поправить ошибку. Они были предназначены любить друг друга. Судьба разделяла их. Они должны исполнить свое предназначение и любить друг друга. Они должны были стать супругами. Этого не случилось. Но все же они могут соединиться.

Не раскаивалась ли судьба? Не хотела ли она заставить их поступать, как им захочется, поселив их под одной кровлей?

Они сдавались: быстрые взгляды, прикосновения рук… Они искали друг друга, избегали, снова встречались. Они прикасались друг к другу, боясь друг друга, и самих себя, и особенно свидетельницы, Барб, еще ни о чем не подозревавшей. Минуты бесконечности, кратковременных радостей, жемчужины, таящие в себе неземные восторги… Они долго наслаждались своей тайной любовью. Она казалась им восхитительной, еще более обостренной в силу неудовлетворенности. Это были слова, сорванные налету, почти поцелуи, пожатия рук за дверью – начало, самая лучшая часть вечного приключения. Завершение было невозможно и они не хотели его. Это было очаровательно: желать всего и ничего не достигать, жить в постоянном ожидании удобного момента, жать пшеницу по волосу.