Звонарь - [32]

Борлюйт сравнивал обеих сестер. Барб – жестокая католичка. Годлив полна кроткого мистицизма. Одна была испанкой: она любила причинять страдания, любила пытки, инквизицию, кровь, ее тело жгло, как костер, ее губы были красны, как рана. Другая была белокурой фламандской Евой Ван-Эйка и Мемлинга. Но они все же были похожи: века и наследственность смягчили влияние примеси чужой крови. Они походили друг на друга чертами лица: те же орлиные носы, высокие, гладкие, спокойные лбы, северные глаза цвета воды каналов. Они походили на отца и, следовательно, друг на друга.

Но у них были разные характеры. Цветок в тени или под солнцем, родившийся днем или ночью…

У Жориса явилась новая причина для страдания. Какое несчастье, что он женился на раздражительной, жестокой, нервной Барб, отравившей его жизнь! Может быть, всегда любят только то, что потом заставит страдать? В этом – тайна судьбы. Она не хочет, чтоб люди были счастливы, потому что управляет ими посредством несчастий. Наша воля предчувствует западню, она стремится спасти нас, заставить сделать другой выбор. Но судьба сильней: мы идем навстречу несчастью.

Оценив ангельский характер Годлив, Жорис еще больше сожалел о своей непоправимой ошибке. Он мог бы обладать женой, такой доброй, спокойной, нежной, с мягким голосом и покорной душой! Он прошел мимо своего счастья! Самое ужасное было то, что он долго колебался, прежде чем решиться! Жорис вспоминал, что сначала он сам не знал, кого, любит. Когда он входил в старый дом антиквария, он предчувствовал, что с ним будет связана вся его жизнь. Он терялся в догадках. Его недальнозоркая любовь ошиблась. И в этом тоже виновата была башня. Он вспоминал об искушениях колокола Соблазна, внушившего ему страсть к Барб: он заставил его думать о теле Барб, стройном и гибком, как тела женщин, отдающихся на бронзовых барельефах. На колокольне он любил Барб. Когда он спускался в жизнь, он любил Годлив. Она тоже его любила. Почему она не осмелилась заговорить с ним, как Барб, заставившая его решиться при помощи рокового поцелуя?.. Всем управляет судьба. Разве можно выбирать себе жену? Нас окружают случайности, они все решают, завязывают нити, о которых догадываются только тогда, когда сердца уже соединены.

На нем зиждется счастье или несчастье всей жизни. Жорис понимал теперь, как значительна была решительная минута. Выбрав Барб, он взял свое несчастье, выбрав Годлив, он завладел бы своим счастьем.

И все это определилось одной минутой, одним словом. Все было бы иначе, если бы Годлив сделала знак, сказала бы одно слово, заставила бы угадать свою любовь. Его жизнь тогда потекла бы, как река счастья по цветочному ложу. Но Год-лив ничего не сказала. Он даже не подозревал. Ван Гуль открыл ему ее тайну: он думал, что Жорис хочет жениться на ней, и встревожился, обезумел при мысли потерять ее…

Жорис думал теперь о любви к нему Годлив, он спрашивал себя:

– Как она меня любила?

Конечно, это не могло быть мимолетным увлечением, легким предрассветным туманом, скоро развеивающимся. Эта любовь не могла скоро исчезнуть. Жорис припомнил позднейшую сцену, когда он, по просьбе Фаразина и Барб, стал советовать ей выйти замуж. Он вспомнил ее расстроенное лицо и умоляющий жест.

– Не говорите об этом – в особенности, вы! – Она больше ничего не сказала, он замолчал, угадав великую мертвую тайну, которую он не должен знать.

Теперь он желал разгадать эту тайну. Не из-за этой ли несчастной любви она навсегда отреклась от счастья? Есть сердца, не созданные для повторений. Не соединившись с ним, она решила никогда не выходить замуж. Притом, она не озлобилась.

Она отреклась кротко, затаив в себе свою целомудренную любовь: так прячут фату юной новобрачной, скончавшейся в день свадьбы.

Жорис страдал, вспоминая о том, что он прошел мимо своего счастья, не узнав его. Он растроганно думал о самом себе, о Годлив, о горестях жизни. Взволнованный, обеспокоенный, он вдруг спросил себя совсем тихо:

– Исцелилась ли она теперь?

Она казалась такой спокойной, со взглядом, устремленным в таинственные дали. Она словно плыла по воздуху. В звуках ее голоса никогда не чувствовалось волнения. Произносимые ею слова казались ровными, как буквы на свитках мадонн примитивов. Они округлялись, исчезая в молчании.

Тем не менее, Жорис замечал ее усилия смягчить Барб, не допускать никаких столкновений, незаметно примирять их при малейшей вспышке. Она делала это с самой нежной заботливостью. Барб, бурная, впечатлительная, резкая, не поддавалась ей. Годлив усердствовала еще ревностней. Иногда, благодаря ее заботам, разговоры носили дружеский характер. Она разделяла их, как канал разделяет каменные набережные. Они никогда не соединятся, но отражения их сливаются в воде.

Благодаря ее присутствию, Борлюйту жилось лучше. Прошло несколько спокойных месяцев. Но однажды Барб разразилась ужасной сценой, и на этот раз вмешательство Годлив ни к чему не привело. Началось, как всегда, из-за пустяков. Жорис потерял ключ. Его стали искать. Барб расстроилась, стала обвинять его в небрежности, припомнила все прежние вины, осуждала его за поступки, которых он никогда не совершал, оскорбляла. В этот день Жорис не был сдержанным, как прежде, его, может быть, поддерживала мысль о присутствии Годлив. Он, в свою очередь, начал упрекать Барб за ее неделикатность и дурной характер. Барб побледнела и стала извергать потоки оскорбительных слов, вылетавших, как камни, ранивших Жориса до глубины души. Несмотря на свою ярость, Барб искусно направляла удары. Она выбирала самые чувствительные места, осыпала его самыми тяжелыми оскорблениями и намеками. Испанский костер зажигался. Жорис чувствовал огонь в ее гневе, огромное белое пламя: оно все поднималось и не могло быть остановлено никем. Это ей не мешало употреблять и другие пытки, свойственные инквизиции. Ее упреки впивались в слух, как растопленный свинец. Взгляд, полный ненависти, вонзался, как раскаленная игла, в его глаза. Это длилось долго. Барб ходила по комнате, мелькая, как извивы пламени.