Звонарь - [28]

Борлюйт был счастлив. Таким образом он переживал прошлое, был современником знаменитой эпохи. Он восстановил ее одеяние и проник в ее душу. Душа старой Фландрии еще жива была в гильдии, в поблекших складках ее знамени, на устах старых портретов, безмолвно поддерживавших ее и тоже бывших ревнителями дела. Борлюйт познал счастье совершения. Он хорошо сделал, что любил город, восстановил его прошлое, желал, чтоб он жил в красоте, превратил его в произведение искусства, в свое собственное произведение искусства. Любовь к городу не обманула его. В эти дни торжества он чувствовал, что город тоже его любил.

Как мало значили для него теперь ничтожные человеческие огорчения, его мрачное жилище, гнев Барб, отзвуки криков и ссор, ежедневно накоплявшийся пепел его очага…

Выше жизни! Он поднимался в мир своих грез, как на башню. И мечта его тоже была башней, с высоты которой он видел город, любил его все сильней, наслаждался красотой его сна.

XV

В зимние дни город превращался в произведение искусства, казался старинной картиной. Снег и золото! Хлопья снега окутывали его за ночь. Когда Борлюйт поднимался на колокольню, солнце золотило белизну. Город являлся преобразившимся и таким чистым! Даже лебеди в каналах казались не такими белыми. Небесная белизна, прозрачная, как белизна лилий!

Все было белым. Белый цвет всегда внушал Борлюйту восхищенье, сладострастно опьянял его. Когда он был ребенком, он вздрагивал, прикасаясь к белью. Свежие воскресные скатерти, белье, сушившееся возле прачечных в окрестностях города, стихари священников заставляли его глаза прищуриваться, словно их ласкало что-то имевшее отношение к сверхъестественному.

Теперь Брюгге весь был белым. Старые красные крыши были белыми цветниками. На стеклах иней лежал, как кружевные веера. Колокольни совершали богослужение в горностаевых мантиях.

Годовые поминки девственницы! Белый траур, венки из изморози, нежный гробовой покров из снега! Город казался уменьшившимся благодаря своей одежде из белой кисеи. Он был мертвым. Что может быть печальней маленькой причастницы, умирающей в тот же день, в своем новом платье? Маленькая невеста смерти… Брюгге походил на нее…

Борлюйт созерцал его целомудренно застывший труп. Он со страхом приступал к колокольному звону. Какой гимн настолько невинен, чтоб возвеличивать эту кроткую смерть? Он начинал играть тихо, мягко, чуть слышно, бросал аккорды, как непорочные перья, как снежинки, на гроб, уже зарытый в снег.

Все находилось в гармонии: колокольвый звон, казалось, доносился из потустороннего мира, и город сливался с вечностью.

XVI

Барб была суеверна. У нее был цвет лица испанки и душа испанки: ее набожность была жестока и мрачна, полна отчаянья и страха смерти. Ее душа терзалась всяческими ужасами, как власяницей. Каждый раз в пятницу и тринадцатого числа она ждала несчастья. Разбитое зеркало являлось предвещанием чьей-нибудь смерти. Много раз ее предчувствия и сны сбывались. Может быть, в силу своей странной нервной болезни, она заранее знала будущее. Ее нервы сообщались с невидимым миром. Они соединялись с грядущими смертями, с еще неслышным похоронным звоном, с родственными сердцами. Душевная телепатия сближает души, как астральная телепатия сближает звезды.

Она недавно ходила гулять со своим отцом. Он всегда был домоседом, но в этот день ему очень захотелось пройтись вместе с ней. Он воспылал к ней нежностью и любовью, словно его терзали укоры совести за то, что он уже давно относился к ней холодно. Они долго прохаживались медленными шагами, гармонировавшими с ритмом колоколов, звонивших, не переставая, весь этот день. Звонили для годовых поминок следующего дня. На дверях церкви Спасителя и на верхних стенах церкви Богоматери Барб увидела множество похоронных объявлений. Их никогда столько не вывешивали! Этими объявлениями публика приглашалась на похороны, как на зрелище. На них обозначались имена покойников. Дальше им встретились подмастерья гробовщика: они несли гроб. Смерть, очевидно, витала в воздухе.

Этого было, впрочем, недостаточно. Подойдя к госпиталю, они увидели толпу людей на мостике. Мужчины кричали. Женщины, с побледневшими лицами, поднимали руки к небу. Им сказали, что по каналу плыл утопленник, уже начинающий разлагаться. В этом месте канала вода темнеет, не отражает никаких отблесков. Она кажется бездонной. Не возвратился ли утопленник из этой бездны? Видел ли он дно канала?

Кажется, что смерть является здесь еще более мрачной. Этот конец хуже самой смерти. Для того, чтоб броситься в эту воду, нужно коснуться всей безграничности отчаянья!

Барб увлекла отца в сторону, чтоб не видеть ужасного зрелища: мертвеца должны были вытащить из канала. Они быстро удалялись, притихшие, встревоженные образом смерти. Без сомнения, антикварий думал о смерти, о своей смерти. Барб это поняла, но она почувствовала себя бессильной отвлечь его от этих мыслей, найти какие-либо слова, чтоб разуверить его в том, что было неизбежно.

Вскоре после этого, ночью, она внезапно проснулась, разбуженная торопливыми звонками, следовавшими один за другим. Она подумала: «Это звонится несчастье!» Действительно, пришли сказать, что старому антикварию было очень плохо. Он уж лег спать, как вдруг с ним случился припадок. Об этом узнали, потому что отчаянный крик его раздался по всему дому. Теперь он лежал без движения.