Звезды зреют на яблонях - [32]

— А Эфтихия? — спрашиваю я.

— Эфтихия кашляет кровью. Ей восемнадцать лет. Самый страшный возраст для туберкулезных. — И помолчав: — Такие, с кровохарканьем, долго не живут.

— Вы знаете, что значит Эфтихия? — спрашивает Арев. — Это — счастье. Горькое счастье у этой девушки!

Что стало бы с Нарсине, если бы она продолжала жить в Афинах и сейчас? Вернее всего, она оказалась бы в тюрьме вместе с другими участниками Сопротивления, но допустим лучшее — тюрьмы ей удалось избежать. Как сложилась бы ее жизнь тогда?

Недавно греческое правительство разрешило иностранным фирмам строить в Афинах фабрики готовой одежды. Профсоюз портных заявил, что это приведет к тому, что будут закрыты тридцать тысяч пошивочных мастерских, и к росту безработицы. Но разрешение дано, и фабрики готовой одежды строятся. Еще в 1962 году в Греции было выброшено на улицу триста тысяч рабочих и служащих. Эта армия пополнилась ремесленниками. Проблема безработицы приняла угрожающий характер. Люди бросают дом, семьи и бегут в другие страны, чтобы найти работу.

Возможно, Нарсине могла выйти замуж за американского мультимиллионера, или стать кинозвездой, или найти клад. Но если верить статистике, такие случаи не часты. Скорее всего, Нарсине разделила бы участь своих подруг.

История одного клише

Один из моих собеседников, Микаэл Партикян, литературовед и археолог, рассказывал, что в первые дни декабря 1944 года англичане ссылали арестованных на северное побережье Африки, в пустыню. Партикян не мог сказать точно, за что их ссылали, каковы были преступления, потребовавшие столь суровых мер наказания. Он сказал:

— На улице, где я жил — это улица Байрона, — англичане произвели обыск во всех квартирах. Мужчин согнали на сборный пункт, находившийся на окраине нашего района. Все были сосланы в Египет.

Мне хотелось узнать более подробно об этой ссылке, но кого бы я ни спрашивала, все рассказывали в общих чертах. Зубной техник Захар Айвазян, который прежде жил в Коккинье по улице Имиттос № 71 и теперь оказался моим собеседником, сказал:

— У меня был приятель, коммунист. Во время арестов он скрылся, вместо него в Египет сослали его семидесятилетнего отца. Народ называет цифру, — сказал Айвазян, — считают, что англичане сослали в пустыню около сорока тысяч патриотов.

Наконец мне повезло. Я познакомилась с человеком, который сам лично отбывал срок наказания в африканском концлагере.

Разговор начался, как всегда, с незначительного. Мой собеседник рассказывал о том, что я уже знала. Мирная демонстрация на площади Омония, по которой стреляли королевские солдаты. Олеандры и гортензии на бульваре Сигру. Такие цветут у нас, в Батуми. Пороховой склад в Акрополе. Когда на складе произошел взрыв, полетели куски мрамора. Эти мраморные глыбы лежат среди елочек. На свежих изломах мрамор совсем белый. Это случилось еще при немцах.

Вдруг Арев оборачивается и говорит мне:

— Этот человек был сослан в Африку, в концлагерь на северном побережье. Что вы хотите у него спросить? Хотите узнать, как назывался лагерь?

Передо мной сидел человек с лицом рабочего. Он мог быть наборщиком: он щурился, как это делают наборщики, когда их глаза устали от электрического света.

— Он цинкограф, — говорит Арев, — он сослан вот за это клише.

Саркис Гюденян протягивает мне брошюру. Он принес ее с собой как вещественное доказательство «преступления». В ней не больше двадцати страниц. На обложке рисунок — люди с винтовками и знаменами.

— Вот за это! — говорит Гюденян. — Здесь изображены жители Коккиньи. Это рабочий пригород Афин. В брошюре рассказано о том, как немцы проводили в Коккинье вербовку рабочих. Я сам сделал этот рисунок и сам нарезал клише. Я хотел показать, что люди Коккиньи не сдаются, даже когда их уничтожают. Я хотел показать, какова наша Коккинья!

…Подпольная типография, где работал Гюденян, помещалась в центре Афин, по улице Софоклеос, в доме № 9. Здесь делались все нелегальные клише для коммунистических изданий. Гюденян жил в полутора часах езды от Афин. Он ездил в цинкографию ежедневно с 1941 по 1945 год.

— Это не совсем точно, — говорит мой собеседник. — Последний месяц тысяча девятьсот сорок четвертого года я ни разу не был в цинкографии. Я не был ни военным преступником, ни коммунистом. Даже при немцах я не держал в руках оружия, но после декабрьских событий, когда предатели греческого народа оказались под защитой англичан и английские самолеты начали бомбить очереди за хлебом, где стояли одни только женщины, — мы поняли, что скрываться должны все демократы.

Я скрывался тридцать дней. Продуктовые магазины в Афинах были закрыты. Голод привел меня на улицу Софоклеос. Там, в помещении моей цинкографии, оставался хлеб. Конечно, за этот месяц он должен был обратиться в камень, но я мечтал об этом черством хлебе. Я помнил: цинкография на замке. А если дверь взломали? Что там могли обнаружить? Ничего! Все скрыто у друзей. Только клише «Коккинья». Но тогда мне это казалось не опасным.

В городе были расставлены английские посты. Два поста я миновал благополучно. Возле цинкографии стоял патруль. Я понял: замок взломан. Но ведь они ничего не нашли! Все же я решил подождать, пока патруль пойдет обедать.