Звезды зреют на яблонях - [31]

Нарсине говорит это тоном извинения. Ей хочется, чтобы Арев не слишком строго судила ее мать.

Арев утвердительно кивает. У нее тоже мама. Она живет в Тбилиси. Она тоже беспокоится. Правда, причины для беспокойства разные: мать Нарсине беспокоилась потому, что утром не знала, жива ли будет вечером ее дочь. А мать Арев беспокоится о том, хорошо ли ее дочь учится. Как послать ей в Ереван тбилисские виноградные чурчхелы. Хорошо ли она кушает…

Нарсине рассказывает о том, как, опасаясь, что ее обнаружат, она никогда не ездила в трамваях. Всегда пешком, всегда по теневой стороне улицы. От Акрополя на западе Афин до холмов Имиттос в предместье Гуди, а это далеко!

— Ты знаешь, это очень тяжело, — чувствовать себя правой, совершенно правой, честно защищать страну, в которой живешь, хотя это и не твоя настоящая родина, и скрываться, будто ты совершила преступление!.. Это продолжалось до самого моего отъезда в Армению…

Нарсине и Арев разговаривают так, будто они знакомы давно, будто они подруги. Мне не хочется прерывать дружескую беседу. Но в их разговоре я понимаю немногое, только самые простые слова. А я хочу знать все. Почему эта девушка скрывалась? От кого?

В мае 1944 года, когда в Греции хозяйничали немцы и немецкий террор достиг предела, когда немцы поджигали целые кварталы, обливали дома бензином, а потом бросали зажигательные снаряды, — так было в рабочем поселке Коккинья, — Нарсине организовала женский полк.

Их было сто тридцать девушек — работниц из Пирея, Дургути, студенток… Самой старшей — двадцать два, самой младшей — семнадцать. Девушки были вооружены маленькими легкими винтовками «Аравида». Полк разделился на четыре отряда. Это были летучие неуловимые отряды. Они сражались с немцами в самом центре Афин. Их налеты поражали врага своей внезапностью. Девушки в легких платьях танцевали в Королевском парке, и вдруг, в одно мгновение, превращались в бойцов. Они появлялись из тени деревьев, вооруженные изящным, но смертоносным оружием.

Именно из-за того, что Нарсине Никогосян организовала полк девушек, который сражался с немцами-оккупантами, Нарсине должна была скрываться и после ухода немцев. Но она — армянка, и вместе с караваном армянских репатриантов выехала на родину.

Я прошу Нарсине рассказать о ее жизни в Греции.

— Отступление, — говорит Нарсине. — Я очень хорошо помню отступление.

Нарсине имеет в виду декабрь 1944 года, когда, после прихода англичан и кровавых событий на площади Омония, части ЭЛАС были вынуждены оставить Афины. В их числе был полк Нарсине — капитанессы Махи.

Меня удивляет не столько ответ Нарсине, сколько ее радостное волнение, которое почувствовала и Арев. Память в юности не хочет сохранять печальное, она отбирает и хранит радостное, то, что питает душу. Но разве отступление радостно?

Я записала рассказ Нарсине.

— Двадцать девятого декабря тысяча девятьсот сорок четвертого года, по приказу ЭЛАС, мы вышли из Афин. Было шесть часов вечера. Город за нашей спиной как бы растворился в темноте. Скала Акрополя казалась тучей. Шел дождь. Мы смотрели на Акрополь, чтобы запомнить навсегда его очертания и возвратиться к нему. Мы двинулись к холмам. Нас было много. Вместе с партизанами шел народ. Жители Афин оставляли свои дома, все свое небогатое имущество. Нам казалось, что мы, партизаны, отвечаем за каждого из них… Рядом со мной ударил в стену луч прожектора. Он скользил по крышам, натыкался на деревья. Он выхватывал какую-нибудь мокрую черную ветку, и листья на ней как бы превращались в голубые металлические пластины. Луч прожектора щупал. Он искал нас. И нашел. Он врезался в толпу, как нож. И тут же мы услыхали гул английских самолетов. Началась бомбежка. Девушки потеряли друг друга. Люди шли по тропинкам и несли раненых. Так мы вступили в горы. Многие потеряли обувь и шли в чулках. Это было тяжелое отступление. Триста семьдесят километров мы шли горами!..

Где же то счастливое, что заставило Нарсине запомнить все это? Или счастья не было? Были ноги, ободранные на каменистых тропинках. Английские самолеты, которые появлялись над горами, сбрасывали бомбы. Голод…

…— Но на нашем пути, — говорит Нарсине, — мы заходили в десятки деревень и видели, что народ Греции с нами. Это было такое радостное чувство, что все лишения казались незначительными. Деревни голодали, нам отдавали последнее — последнюю пару обуви, уступали единственную в доме кровать. Эти крестьяне горных деревушек заменяли нам отцов, братьев. В крестьянских домах нас лечили от ран, старухи штопали нашу одежду. Они просушивали на огне обувь тех, у которых она сохранилась. В каждой деревне к нам присоединялись люди. Мы шли двадцать один день. В горах лежал снег. В некоторых местах он был по пояс. Когда перевалили хребет, нас было вдвое больше, чем когда мы выходили из Афин.

Отступление… — задумчиво говорит Нарсине. — А ведь оно укрепило у партизан веру в свои силы, в победу греческого народа.

— Ну, а девушки твоего полка? — спрашивает Арев. — Девушки встретились?

— Да, — грустно говорит Нарсине, — мы встретились. Нас осталось немного, сорок человек. Мы не узнавали друг друга, так все исхудали. Многие были ранены. Мы ослабели так, что почти не могли двигаться. Когда было заключено Варкизское соглашение, партизаны сдали оружие и могли возвратиться в Афины. Мы шли в Афины тридцать дней! На заставах королевские солдаты проверяли наши документы. Очевидно, у них были какие-то списки. Многих арестовывали. Одну нашу девушку, Эфтихию, — она командовала отрядом — так избили при аресте, что она оглохла. Потом ее заключили в женскую тюрьму на улице Фемистоклеоса в Афинах. Эта тюрьма известна тем, что заключенные никогда не отбывают в ней срок до конца — они умирают.