Звезды зреют на яблонях - [30]

Он именно дремал, — сказал Эгиш. — Проходя мимо дверей, мы заметили, как старик встрепенулся, открыл глаза и опять закрыл. Он был похож на старую курицу, которая спит на насесте. Мы даже постояли минуту перед дверями. Не успели мы отойти десяти шагов, как толпа вооруженных людей вломилась в редакцию. Не знаю, чем это кончилось. Должно быть, они избили старика…

— Бандиты! — сказала Арев. — Самые настоящие бандиты, хуже бандитов!

— Я сказал жене: «Все-таки наша прогулка кончается счастливо. Мы уже дважды избежали побоев, и, кто знает, может быть, чего-нибудь и похуже». Но я радовался преждевременно. Нас ожидало еще одно происшествие. Надо было пройти мимо памятника Колокотронису. Колокотронис — это воин на бронзовом коне. Памятник воздвигнут в знак освобождения Греции от турецкого ига. Бронзовый воин — символ независимой Греции. Это место как бы отгорожено от всего нечестного, всего несправедливого… Человек, стоящий у этого памятника, чувствует себя свободным даже в том случае, если завтра его ожидает тюрьма. В тот вечер у памятника Колокотронису несколько молодых людей пели гимн ЭЛАСа.

Вперед, ЭЛАС! Во имя Греции,

Справедливости и свободы! —

так начинается этот гимн.

…Военная полиция в Афинах — в большинстве англичане. Три английских мотоцикла мчались к памятнику. Мотоциклисты соскочили с машин. Они размахивали резиновыми дубинками. Молодые люди продолжали петь. Вокруг памятника собралась толпа. Не знаю, каким образом мы оказались в толпе. Спрятаться? Это было уже невозможно! Бежать? Невозможно! Оставался только один способ спасения. Нужно крикнуть: «Я хитос!» — и резиновая дубинка повисает в воздухе.

Я схватил жену за руку:

«Скажи, что ты хитос! Слышишь? Скажи, что ты хитос!»

В эту минуту я сдался.

Жена подняла руку и крикнула:

«Я коммунист!»

Только так она могла поступить…

— Ее убили? — шепчет Арев.

— Нет. Перед нами выросла стена — какие-то парни. Они втолкнули нас в двери кафе. Они спасли нас.

Так прошел этот день в Афинах.

Осень. Памятник Колокотронису. Площадь Омония. То был 1947 год.

…В одной из греческих газет я нашла сообщение о новой расправе на площади Омония. Озверевшие полицейские открыли огонь по бастующим рабочим. Рабочие Афин протестовали против непосильных налогов, требовали сокращения рабочего дня, улучшения условий социального страхования… Площадь Омония и прилегающие улицы были залиты кровью. Семьдесят рабочих были ранены, десятки людей арестованы. Таков был итог этого дня.

Капитанесса Махи

Портрет капитанессы Махи я увидела в одном из номеров коммунистического журнала, подпольно издававшегося в Афинах. Это девушка с двумя косами вокруг головы. На портрете она улыбается. Оказалось, что капитанесса Махи в Ереване. Правда, теперь она не Махи, а Нарсине Никогосян. Ей больше не нужно скрывать свое настоящее имя. Лав ахчик — хорошая девушка, обычно так обращаются в девушкам прохожие. Это обращение принято в Армении. Оно характерно для веселой доброжелательности армянского народа. Шат лав ахчик — очень хорошая девушка, так отзываются о Нарсине друзья. И это уже не обращение, а характеристика.

Нарсине вошла в мою комнату и села на маленький диванчик.

…Она жила в Афинах, в районе Дургути, недалеко от пивоваренного завода Фикс.

— А что представляет собой Дургути? — спрашиваю я.

— Дургути, — говорит Нарсине, — это нищета, вообразить которую почти невозможно. Это безымянные улицы. Они не шире полутора метров. Это дома, сложенные из консервных банок. Крыша держится на кольях. Но достаточно эти колья задеть плечом — и крыша завалится. «Китайский город», «Шанхай», — пренебрежительно называют этот район англичане. Но одно только слово «Дургути» пугало всех фашистов, когда-либо подвизавшихся в Греции. Отсюда и еще из поселка Коккинья начинается народное сопротивление.

— А где находится Дургути?

Оказывается, всего в десяти минутах ходьбы от центра Афин.

С четырех лет Нарсине жила в Дургути. С двенадцати лет работала в ателье господина Дроссинос, была швеей. Правда, последнее время она уже не шила, а только кроила и сметывала, шили другие. Платья с японским рукавом, платья вовсе без рукава — Мастерская помещалась на улице Вукурестиу, в аристократической части города. Здесь шили аристократки.

Между улицей Вукурестиу и сектором Делта района Дургути, где жила Нарсине, как бы пролег ров. Это не следует понимать буквально. В этой части города почти все было в порядке: тротуары только кое-где разбитые бомбами, мостовые только кое-где покореженные танками. Но Нарсине всегда ощущала этот ров.

Нарсине и моя милая Арев сидят рядом и, насколько я понимаю, уже перешли на «ты». Обе черноволосые, тоненькие, Нарсине года на четыре старше.

— Почему под твоим портретом написано — капитанесса Махи? Ты действительно капитан? Ты носила форму?

— Последнее время — нет. Ты этого не поймешь. Я должна была скрываться. Я даже не могла зайти домой. Мы с мамой встречались в овраге. Это было очень глухое место, даже немцы вечером боялись туда ходить, поэтому я приходила, хотя это было опасно. Однажды мама бросила в колодец мой револьвер. Она думала, что без него я не уйду. Понимаешь, она очень беспокоилась!