Звездная пора небес - [2]

Ну и ладно... Видели и видели, упокой Аллах их души, но почему это так важно? Какая тому причина, что это так важно? Алигулу не находил ответа на эти вопросы, но совершенно точно было то, что эта мысль, то есть древность его предков (их кости давно сгнили и смешались с землей) и то, что он путает имя своего прадеда Наджафали (Наджафали, или Алинаджаф, ну, бог с ним...) все это смешавшись с духотой ясной ночи, полной звезд, с сияющей луной на небе, смешавшись с противным звоном комаров в окутавшей все вокруг мертвой тишине, вносило в сердце Алигулу печаль и беспокойство.

Может, это чувство было больше, чем беспокойство, было сожаление, но не верится, чтобы Алигулу знал значение этого слова, и потому он сейчас в ясную летнюю ночь, душную, полную звезд, даже не вспомнил это слово, как бы там ни было - беспокойство ли, сожаление, или как оно там ни называйся, это чувство словно бы делало Алигулу невесомым, совершенно пустым и сердце его в телесной невесомости и пустоте стучало тихо-тихо, запоздало, и запоздалость эта еще больше увеличивала беспокойство (сожаление?), еще чернее делала печаль его, будто утаскивая ее все глубже на дно колодца.

* * *

Была та же ночь, то же звездное небо, и потерявший сон Мусеиб, поднявшись с постели, подошел к окну с видом на море и, несмотря на включенный кондиционер, распахнул окно; после прохлады, царившей в комнате, духота с улицы мгновенно обволокла его лицо, и будто бы эта духота еще больше усилила печаль, засевшую в сердце Мусеиба, но стоило Мусеибу поднять голову и глянуть на звездное небо, как ему немного полегчало, как-будто блеск этих звезд разрубил, развеял духоту и принес некоторое облегчение...

Именно в тот миг Мусеиб вдруг вспомнил то, что не вспоминал лет пятьдесят, а то и больше, перед глазами его прошло видение: они тогда жили в нагороном квартале города, было ему лет четырнадцать-пятнадцать, вот такой же звездной летней ночью мать постелила ему на крыше их одноэтажного дома, и он лежал на своей постели навзничь, глядя в звездное небо той душной летней ночи, и уже засыпал, когда увидел, как одна яркая звезда, сорвавшись с неба, полетела вниз...

исчезла...

куда улетела та звезда?..

а другим звездам на небе было абсолютно безразлично, куда она улетела, они все так же продолжали сверкать на ночном небе...

* * *

В роду Алигулу была интересная особенность: рождался один сын, остальные - девочки, девочки вырастали, выходили замуж, разлетались в разные стороны, мальчик же оставался здесь, получив по наследству этот одноэтажный домик из двух комнат, здесь жил, здесь старился, отсюда, то есть, из этого дома отправлялся в лучший мир, и дочери Алигулу были замужем и жили все в разных местах: одна жила в Сумгаите, другая - в Физули, третья - в Мингечауре, мужья тех, что жили в Сумгаите и Мингечауре были простыми рабочими, жили так себе, сводили концы с концами и слава богу, а та, что жила в Физули была замужем за мясником, жили они припеваючи, дом - полная чаша, держали баранов, овец, другую домашнюю живность, правда, постепенно выяснилось, что мясник был несколько прижимист, однако, по праздникам Новруз-байрам не забывал присылать семье Алигулу два-три кило мяса, но на том и кончалась его гуманитарная помощь, в общем, и его винить нельзя, потому что, уже - ни мало, ни много - семь, или восемь детей наплодили и, естественно мясник хотел дать им образование, поставить на ноги, но судьба распорядилась иначе: армяне, сговорившись с русскими, захватили Физули, а наши ротозеи проворонили свои земли, и армяне обосновались в Физули, и вот они, семья дочери, то есть, мясника, сделались беженцами и можно сказать, в одну минуту потеряли то, что копили всю жизнь, и теперь живут в палаточном городке среди выжженных степей Мугани, а барашки и овцы, ясное дело, достались армянам.

А единственный сын Алигулу еще в советское время отслужил в Армии в российском городе Барнауле, там он и остался, женился на русской и вот уже лет двадцать, как он живет и работает там, и теперь у него один сын и три, или четыре дочери, и на протяжении двадцати с лишним лет Алигулу ни разу не видел ни сына, ни невестку, ни своих барнаульских внуков, потому что лететь туда надо на самолете, а билет стоит очень дорого, а сын с тех пор тоже ни разу не приезжал домой, видно, и ему билет был не по карману, и Алигулу с женой только и знали, что внук их носит русское имя - Святослав, и жена Алигулу никак не могла запомнить это имя, всякий раз спрашивала: "Как ты говоришь, зовут мальчика?"

* * *

Самые прекрасные звуки на земле - нет, не чирикание воробьев, налетавших ни свет ни заря беспокойной стаей на две шелковицы возле ворот, ни звуки кларнета соседа Фатуллы, и никакие другие звуки - они были хороши сами по себе, эти звуки, но самые прекрасные звуки на земле - перестук колес электрички, и Алигулу под этот перестук колес электропоезда глядел в окно, и по всему телу разливалась благодать и истома, и в такие моменты вспоминалось только хорошее из шестидесяти шестилетней жизни, только светлое, и было совершенно безразлично, какие виды пробегали мимо окна вагона, какие пейзажи сменяли один другой, в те минуты иные картины вставали перед мысленным взором Алигулу, к примеру, он вспоминал, как пошел в первый класс, правда, он с трудом окончил семилетку, потому что не было у него ни охоты, ни возможности учиться, и отправился работать на вокзал носильщиком угля, но теперь он вспоминал только ту незабываемую чистоту первого дня школы, в честь которого мать маленького Алигулу, будто бы приводя в порядок, как могла откромсала лохмы на его голове, вспомнил мешочек для чернильницы, что связала мать из хлопка, картинки из букваря будто вчера это было - вставали чередой перед глазами, и Алигулу жадно впитывал все эти воспоминания, как промокашка впитывает чернила, не мог наглядеться на свои воспоминания под стук колес поезда, и тогда, под этот прекрасный перестук Алигулу начисто забывал, что едет на пригородную Свалку, копаться в мусоре, что в эту летнюю жару на той свалке ожидает его невероятная вонь и жуткий смрад.