Зорькина песня - [41]

Подошёл пассажирский поезд. Люди с мешками заметались по перрону. Женщины, окружавшие старика, всполошились, похватали свои кошёлки и замотанные тряпками вёдра.

Старик сидел неподвижно, задумчиво процеживая бороду между пальцами. Зорька переступила с ноги на ногу, кашлянула. Старик шевельнулся. Достал из-за пазухи кожаный мешочек, осторожно развязал шнурки, прихватил оттуда двумя пальцами щепотку какой-то зелёной травы и заложил её за щёку. Зорька изумлённо смотрела на него.

— Ты хочешь о чём-то спросить меня?

Зорька смущённо замялась.

— Разве в доме, где ты живёшь, тебя не учат уважать старших?

— Здравствуйте, — сказала Зорька и, осмелев, попросила: — Посмотрите, пожалуйста, мой папа живой?

Старик тронул шарики ладонью.

— Живой.

— А мама? — заторопилась Зорька. — И ещё брат, дядя Лёня, бабушка, Даша и потом… в каком госпитале Вася?

— Уай, девочка, я слышу, у тебя много родных людей. Это хорошо, значит, ты не одинока.

— Ну, что вы! — гордо сказала Зорька. — У меня ещё Саша есть… и Коля-Ваня, и Галка… только про них не надо гадать.

Старик усмехнулся, накрутил на палец конец бороды, другой рукой собрал шарики и бросил их.

— Все живые, — сказал он, — а Вася в самом лучшем госпитале. Его лечат самые лучшие врачи. Ты напиши ему письмо.

— У меня только военный адрес есть…

— Уай, хорошо! Напиши ему на войну. Такой жигит, как твой Вася, не будет долго болеть.

К ним подошёл милиционер, туго перепоясанный ремнем поверх синей шинели.

— Нехорошо, батя, старый человек, а обманываешь людей.

Старик собрал кумалаки и, завязав их в платок, сунул за пазуху.

— Обидел тебя аллах, сынок, — насмешливо сказал он, — в тело мужчины вложил короткий ум женщины.

— Попрошу без оскорблений! — Милиционер обиженно нахмурил редкие белёсые брови. — И иди отсюда по-хорошему.

Старик поднялся. Тонкие кривые ноги в белых штанах и галошах гнулись и дрожали. Он взял прислонённую к ящику сучковатую палку и опёрся на неё обеими руками.

— Зачем кричишь? — грустно спросил старик. — Разве ты не слышал: «У горластого колокола внутри пусто»? Я старый человек, мои руки больше не держат кетмень, а глаза потеряли зоркость. Мой сын, военный начальник, присылает деньги — аттестат. Я могу сидеть в моей кибитке и пить городской кумыс.

— Вот и сиди, — сказал милиционер, — живи, батя, и радуйся. А то нашёл занятие! Смотри, ещё раз увижу — составлю протокол.

Старик зацокал языком, покачивая головой.

— Уай, человек, сам себе на радость никто не живёт… Разве глоток надежды, влитый моими словами в сердце матери, не важнее твоего протокола?

Старик ушёл, шаркая галошами. Милиционер обескураженно смотрел ему вслед, хмыкал. Взгляд его упал на Зорьку.

— А ты что здесь делаешь? Эвакуированная?

Зорька уклончиво посмотрела в сторону и ничего не ответила.

— Постой-постой, — продолжал милиционер, разглядывая Зорьку, — а ты случайно не из детского дома сбежала?

Всё так же молча, не сводя с милиционера испуганных глаз, Зорька попятилась и бросилась бежать.

— Стой! — раздался за её спиной сердитый возглас. — Кому говорю, стой!

Зорька прибавила прыти. Какая-то женщина поймала её за рукав, но Зорька вывернулась и помчалась дальше.

На улице уже совсем стемнело. Начал капать дождь. Ветер гнал по небу чёрные лохматые тучи. Зорька мчалась вперёд не разбирая дороги, позабыв обо всём на свете. Топот за спиной гнал её всё дальше и дальше от станции.

Она бежала до тех пор, пока не почувствовала: ещё один шаг — и она упадёт без сил. Зорька остановилась. Она была одна на степной дороге. Всё вокруг: и низкое лохматое небо с редкими просветами, и неразличимая в полной темени степь — точно окуталось толстым слоем сырой ваты, сквозь которую не проникал ни один живой звук.

Дождь всё усиливался. Зорька отдышалась, натянула на голову курточку и медленно поплелась вперёд. Где-то на краю степи мигали красноватые огни посёлка. Там было тепло, была еда и была постель…

Никогда в жизни Зорька не испытывала ещё такого мучительного чувства полной беспомощности и одиночества. Даже на станции вокруг неё всё-таки были люди. Пусть чужие, но люди…

«Девочки, наверное, давно уже спят, — думала Зорька, — им хорошо… Почему этот Крага всё время придирается? Если бы она не убежала, он бы, наверное, как Галке, стал ей уши крутить… Тоже нашёлся, никто ему права не дал… Неужели она теперь никогда не увидит Николая Ивановича? Сашу? Девочек? Папа и мама приедут, а её нет… Что же делать?

Тонкая суконная курточка промокла насквозь. Платье стало тяжёлым и липло к ногам.

Неожиданно слева от дороги показалось какое-то большое строение. Оно было такое тёмное, что мрак вокруг него уже не казался таким непроглядным. Зорька сошла с дороги и провела рукой по шершавой стенке. Пальцы натыкались на сухие остинки соломы. Видимо, стены были сложены из самана[1]. Зорька шла вдоль стены, пока рука не повисла в пустоте. Дверь! Изнутри пахнуло сеном и живым теплом, будто в строении кто-то был.

— Кто здесь? — шёпотом спросила Зорька.

Что-то мохнатое взвизгнуло и ткнулось ей в ноги. Зорька в страхе шарахнулась прочь, скользя ботинками по мокрой траве. За её спиной тявкнула собака, догнала Зорьку и снова прижалась к её ногам. Страх пропал.