Проползи незаметной дорогой
И приди в красный штаб у Днепра,
Если ты не поспеешь с подмогой,
Не продержимся мы до утра.
Ежик пробрался к нашим. Он шёл тёмной ночью, и кругом гремели выстрелы, и рвались бомбы, и беляки ползли в кустах, как гадюки. Но Ежик ничего не боялся. Он привёл партизанам подмогу. На последних словах голос Зорьки дрогнул. Она замолчала и оглянулась. Всё купе было заполнено ранеными. Они сидели рядком на полках, стояли в проходе, опираясь на костыли, и слушали. Слушали так внимательно, словно Зорька была настоящей певицей.
Некоторое время в купе было тихо. Потом на верхней полке заворочался раненый с забинтованной головой.
— Ну, дочка, спасибо тебе, — сказал он.
— Да-а, — неопределённо сказал один из раненых. Обе ноги его были в гипсе, и он не стоял на костылях, а висел, подаваясь вперёд распахнутой грудью.
Гриша лежал с закрытыми глазами, будто крепко спал.
— Гриша! — окликнул его раненый сверху.
Гриша не ответил.
Кто-то из раненых, стоявших в купе, тревожно крикнул:
— Сестра! Люба!
В купе вошла сестра. Зорька сразу узнала её и радостно заулыбалась. Но сестра, отстранив Зорьку, склонилась над Гришей и прикоснулась щекой к его губам.
— Вася, — не поворачивая головы, тихо сказала сестра раненому на костылях, — уведите девочку.
Глава 9. Раз надо, значит, надо
Вася лежал на спине и читал старую, протёртую на сгибах до дыр газету, белые поля которой были оборваны на самокрутки.
Зорька подёргала своего нового знакомого за полосатый рукав.
— Дядя Вася, что с Гришей?
Вася сложил газету, спрятал под подушку, приподнялся и уложил поудобнее забинтованные ноги. Громадные, неуклюжие, они занимали половину полки.
— Вась, а может, она есть хочет? — спросил раненый, который лежал на другой полке.
— Точно! — обрадовался Вася. — Давай-ка, певунья, подзаправимся. Ты славно пела, так что вполне заработала солдатский паёк.
Он сдёрнул со столика марлевую салфетку. Под салфеткой оказалась железная миска с гречневой кашей, кружка с молоком и большая горбушка ржаного хлеба.
Вася причмокнул и хитро посмотрел на Зорьку.
— Любишь горбушки?
Зорька отвернулась. Надула губы.
«Не могут сказать, что с Гришей, будто я маленькая. Вот возьму и назло им не буду есть, целый год не буду…»
— Я не хочу есть…
— Вот как! — огорчился Вася. — Да ты, оказывается, так себе человечек, а я-то думал… «Хочу, не хочу», — передразнил он Зорьку. — Слышала такое слово «надо»?
Голос Васи стал строгим, и в нём уже не было той доброты, с которой он предлагал Зорьке горбушку.
Зорька растерянно замигала. Что она такого сделала? Всё утро разговаривала с Гришей, пела песни — и ничего, а теперь почему-то нельзя, и сразу сердятся. Испуганно поглядывая на Васю, она нерешительно взяла ложку.
— Вот и хорошо. Молодец. Так и надо, — Вася сразу обрадовался, заулыбался и подмигнул Зорьке правым глазом, отчего левая бровь его смешно полезла вверх, остановилась, задрожала.
Зорька невольно улыбнулась.
— А можно, я ещё Грише песенку спою?
Вася придвинулся к Зорьке, обнял её одной рукой за плечи и стиснул так крепко, что Зорька не могла пошевелиться.
— Ты уже спела ему… Когда надо, спела, понимаешь?
— От беда ещё! — сокрушённо сказал раненый на другой полке и сел, выпростав босые ноги из-под серого тонкого одеяла. Неподвижная забинтованная рука его с синими голыми пальцами была туго привязана к доске. Прижимая больную руку к груди, раненый встал и, старательно избегая Зорькиного взгляда, ушёл.
«Не понимаю, — растерянно подумала вдруг Зорька, — как это: когда надо, спела? А теперь не надо? Совсем?.. Почему?»
Она опустила голову и уставилась на свои обгрызенные ногти. Неясная ещё тоска, посильнее обиды, росла в ней. Лезла наружу. Во рту стало сухо и горячо. Зорька облизала губы и заплакала.
В купе вошла Люба.
— Что случилось? Ты плачешь, Зорька?
Зорька притихла. Огляделась вокруг. Раненые смотрели на неё молча, словно ждали…
Зорька судорожно вздохнула. Крепко вытерла ладонями лицо.
— Я? И не думала даже! — с вызовом сказала она.
— Вот и хорошо, — облегчённо сказала Люба. — Часа через три будет остановка — и я сообщу директору детского дома о тебе. Ну, не скучай!
Вася улёгся поудобнее, заложил руки за голову и уставился в потолок, словно рядом с ним никого не было.
Вагон качало, бросало из стороны в сторону. Зорька отвернулась и прижалась щекой к круглой железке, на которой держалась верхняя полка. То ли оттого, что голова всё время тряслась и стукалась о железку, то ли оттого, что поезд всё мчался и мчался в неизвестную даль, а Вася молчал, будто берёг хорошие слова для других людей, Зорьке вдруг стало невыносимо жаль себя. И захотелось плакать. Но она сдержалась. Только сунула пальцы в рот и начала грызть ногти.
Бабушка всегда сердилась на неё за это. «Перестань сейчас же!» — говорила. Вот и Вася, наверное, рассердится. Пусть. Зорька нарочно повернулась к Васе лицом, а то ещё не увидит, и встретилась с хитрым Васиным взглядом.
— Ты сказки любишь? — неожиданно спросил он.
— Люблю, — печально сказала Зорька. — Кто же их не любит?
Она вытерла пальцы о платье и сложила руки на коленях.
— И я люблю! — Вася поскрёб пятернёй затылок, пригладил задумчиво чуб, прищурился.
