Золя - [52]

В романе Золя можно найти много эпизодов и сцен, в которых отразились глубокие размышления писателя над жизнью рабочего человека. Поразительна в этом смысле сцена посещения Купо и его друзей Лувра. С огромной силой показал Золя в этом эпизоде духовную трагедию народа, его насильственную отчужденность от величайших завоеваний человеческой культуры. Раздумывая над этой внешне забавной, но по существу трагической сценкой, невольно вспоминаешь мудрые слова Маркса и Энгельса о том, что в «жизненных условиях пролетариата все жизненные условия современного общества достигли высшей точки бесчеловечности».

Мы уже говорили выше, что Золя изображал рабочий класс, ремесленников ретроспективно, относя действие своего романа ко времени Второй империи. Может быть, этим отчасти объясняется некоторое сгущение красок. Рабочий день в то время длился тринадцать-четырнадцать часов, хотя номинально, по закону от 2 марта 1848 года, он не должен был превышать двенадцати часов. Никаких норм гигиены и безопасности не существовало, еженедельный отдых не соблюдался, плата была крайне низка, жилища были, как правило, лишены воздуха и света и так малы, что и взрослые и дети спали вповалку; рабочие организации были еще крайне слабы и имели малое влияние на массы.

И все же Золя изобразил рабочий класс односторонне. Даже в ту пору своей политической незрелости пролетарий Франции проявлял революционный героизм; нравственные устои семьи рабочего были всегда неизмеримо прочнее семьи буржуа; пролетарская солидарность и взаимовыручка возвышали рабочего среди прочих классов буржуазного общества. Высокие моральные качества пролетариата с особой силой проявились во время семидесяти двух дней Парижской коммуны, когда рабочий поднялся на сознательную борьбу против буржуазных порядков, за новое общественное устройство.

Вот почему можно сказать, что многие персонажи Золя, такие, как Шкварка-Биби, Соленая пасть, Сапог, не говоря уже о Лантье и Лорилле, хотя и существовали в действительности, вовсе не были характерны для пролетарского авангарда Парижа. Правда, у Золя был задуман еще один роман о рабочих, роман «с политической окраской», правда и то, что Золя первый вторгался в неизведанную область, но объективности ради нельзя не отметить и этот недостаток романа. Рабочий класс был «оклеветанным классом» (Энгельс). Буржуазные ученые и буржуазные писатели создавали в то время произведения, в которых рабочий класс очень часто изображался превратно, с ложных позиций. В какой-то мере Золя и сам понимал, что он не смог до конца развеять эти ложные представления о рабочих. В предисловии к «Западне» он писал, что из его романа «ни в коем случае не следует заключать, что весь народ был плох», ибо «мои персонажи, — говорил он, — вовсе не плохи: они только невежественны и испорчены средой, в которой живут, обстановкой жестокой работы и нищеты».

Отчасти это же соображение побудило Золя создать образ кузнеца Гуже, столь не похожего на всех остальных персонажей романа. Но этот образ художнику не удался. Среди ярких жизненных персонажей «Западни» Гуже самая бледная фигура. Произошло это потому, что Золя попытался вложить в образ Гуже ложную идею. Ему казалось, что трудолюбие и трезвость могут избавить рабочего от нищеты и обеспечить ему сносное существование, что проблема социальных низов может быть решена «мирным» путем.

Но и это не умаляет подвига Золя, который впервые во Франции, наперекор вкусам и политическим интересам французского буржуа, взялся за «запретную» тему и объективно осудил уродства буржуазного общества. И то, что книга Золя имела успех, означало, что правящие классы Франции, напуганные Парижской коммуной, проявили интерес к жизни рабочего под влиянием непрошедшего страха. Это был «успех испуга», по образному выражению Салтыкова-Щедрина.

Логическим продолжением «Западни» должен был стать роман «Нана». Но прежде чем приступить к его написанию. Золя решил создать произведение, совсем не похожее на «Западню» и «Нана». Действовало правило: разнообразить сюжеты и темы. Хотелось также доказать критикам и читателям, что он способен создавать книги лирические, окутанные романтической дымкой, полные глубокого психологического смысла. Были у Золя и другие творческие побуждения, заставившие его взяться за сюжет «Страницы любви».

В предисловии к иллюстрированному изданию этого произведения, изданному в 1884 году, Золя вспоминал:

«В горькие дни моей юности я жил в предместье на чердаке, откуда был виден весь Париж. Огромный город, неподвижный и бесстрастный, всегда был передо мной, за моим окном, и казался мне участником многих радостей и печалей, подобно наперснику в трагедиях. Перед ним я голодал и плакал, перед ним я любил и переживал минуты величайшего счастья. И вот с двадцати лет я мечтал написать роман, в котором Париж с океаном его кровель стал бы действующим лицом, чем-то вроде античного хора. Мне представлялась интимная драма: три-четыре лица в небольшой комнате, а на горизонте огромный город, который неустанно смотрит своим каменным взором на смех и слезы этих людей».