Золотые миры - [46]

Везде пугают страшные загадки,

Тоска мятущейся души.

Как ночь страшна. В дрожанье сжатых рук

Растёт и ширится тревога.

Какой нелепой показалась вдруг

Ещё короткая дорога.

Мучительны минуты у стола,

За еле скрипнувшею дверью.

Давно уж раскололась пополам

Душа, объятая безверьем.

Всё страшно и мертво. Душа темна.

Дышать — мучительно и душно.

Не тронь! Уйди! Пусть буду я одна.

Мне больше ничего не нужно.

19/ II, 1924

«Со мной никто не говорит…»

Со мной никто не говорит

И я одна… Совсем одна.

Не жду сверкающей зари.

Ах, ночь темна, душа темна!

Холодный взгляд. Немой упрёк

На плотно-сдавленных губах.

А боль, как вянущий цветок,

Поблекла в брошенных стихах.

За что? За то, что сердце — зверь?

Что не поверила уму?

Пусть будет вечер. Никому

Я больше не открою дверь.

Не боль страшна — страшна тоска,

Когда в тумане голова,

Когда сжимается рука,

Когда слетают с языка

Неповторимые слова.

24/ II, 1924

«Возможно ли счастье…»

Возможно ли счастье

В тревоге летучей,

В дыханье весны?

Душа — силуэт у стены —

Порвалась, как туча,

На части.

Возможны ли светлые миги

Здесь, в комнате странной,

В просторном гробу?

Я здесь истязаю судьбу.

Лежат на столе деревянном

Все новые книги.

И кажется — света не будет

Как жалки стихов моих трели,

Ушедшие сны.

А там, в аромате весны,

Проходят без смысла, без цели

Угрюмые люди.

Дрожащему сердцу не верю:

Не жду сокровенного чуда,

Тоске не пытаюсь помочь.

Дождливая ночь,

Безумие, юность и удаль —

За хлопнувшей дверью.

24/ II, 1924

«Бьются звенящие градинки…»

Бьются звенящие градинки

В красную крышу.

В сердце чуть видные ссадинки

Ноют всё глуше и тише.

Еле заметная трещина,

След одинокого горя…

Светлая радость обещана

Где-то за морем.

Стёртый, затерянный, маленький

Путь мой я сделаю сказкой…

Падают звонкие градинки

В бешеной пляске.

24/ II, 1924

«Каждый том стихов — только новый ключ…»

Каждый том стихов — только новый ключ

От высоких дверей,

От глухих замков, от вечерних туч,

От души моей.

Каждый стон души — только новый дар,

Лучший дар земле.

В предвечерний час всё сильней пожар

На моём стекле.

24/ II, 1924

«Что мне до вечности, до вселенной…»

Что мне до вечности, до вселенной,

Когда всё так бледно, мелко и тленно…

Весь мир зажат

В одном комочке,

И точка —

Сфаят.

Под черепичной красной крышей

Звенящих гимнов совсем не слышу,

Лишь вянут зори.

И льются думы

В ночные шумы

За море.

Я шумной жизни совсем не знаю,

А где-то живёт она и играет

Борьбою жаркой,

И тускло светит

В синем конверте

С нездешней маркой.

24/ II, 1924

«Ты моей души владетель тайный…»

Ты моей души владетель тайный,

Новый бог, меня повергший в трепет,

Ты, меня запеленавший тайной,

С бледных губ сорвавший жалкий лепет.

Влей мне в сердце новые желанья,

Озари темнеющие дали,

Чтобы вечно струнами звучали

Жадные слова богопознанья!

24/ II, 1924

«Надоело мне улыбаться…»

Надоело мне улыбаться,

Когда кошки по сердцу скребут,

Над собою же издеваться

И коверкать свою судьбу.

Надоело мне пить отравы,

И ничто не даёт ответ,

Как уйти от путей лукавых,

Как увидеть нетленный свет?

Вот за этой обложкой белой

Светит солнце чужого дня,

Что-то бьётся дерзко и смело,

Непонятное для меня.

Ах, бездонный мир не пойму я,

Яркий день не могу понять!..

Отражает тоску глухую

Моя клетчатая тетрадь.

24/ II, 1924

«За приотворённой дверью…»

За приотворённой дверью,

У загадочных бликов стекла

Шевельнулась тоскливая, гордая мгла,

И душа — умерла.

Умерла для всего. И окутала плесень

Её тайной греха.

Но могучей, звенящей, кованой медью стиха

Из-под древнего серо-зелёного мха

Прозвучало — воскресни!

26/ II, 1924

«Как величественный голос пророка…»

Как величественный голос пророка,

Гром прокатился шаром.

Наступает исход рокового срока —

Сердце зажглось пожаром.

Дождь. Черепицы лязгают, как кости,

Как сабли, свистит ветер.

Сейчас мой тёмный двойник придёт и спросит

О счастье на этом свете.

28/ II, 1924

«За приотворённой дверью…»

Мы — забытые следы

Чьей-то глубины.

А.Блок

Не широка моя дорога,

Затерянная в пыльной мгле…

Да что ж? Я не одна. Нас много,

Чужим живущих на земле.

Нам жизнь свою прославить нечем,

Мы — отражённые лучи,

Апостолы или предтечи

Каких-то сильных величин.

Нас неудачи отовсюду

Затопчут в грязь, швырнут в сугроб…

Нас современники забудут,

При жизни заколотят гроб.

Мы будем по углам таиться,

Униженно простершись ниц…

Лишь отражением зарницы

Сверкнём на белизне страниц.

И, гордые чужим успехом,

Стихами жалобно звеня,

Мы будем, в жизни только эхом

Вдали рокочущего дня.

28/ II, 1924

«Ночью бродит туман…»

Ночью бродит туман,

Всё становится белым.

Холод утра несмело

Прорезает зловещий дурман.

Разбросала тоска

Смех глухой и беззубый.

Шевелились безмолвные губы

И сжималась рука.

Но разлился везде

Запах пряного марта…

Ведь пройдёт он, угар-то

Двух последних недель.

Зацветает весна,

Голубея тоскующей далью.

В сердце, скованном сталью,

Натянулась до боли струна…

Только миг — и стихов в исступленье

Звякнут медные звенья…

И сквозь боль улыбнётся весна.

11/ III, 1924

«Двенадцать дней скучала без стихов я…»

Двенадцать дней скучала без стихов я,

Прошла охота, тронул холод дней,

И стёрлись знаки, писаные кровью

В глухой светлице души моей.

Скучали дни, тоскуя, гасли миги,

Мне стали чужды образы стихий,

Покрылись пылью тоненькие книги,

Я разучилась складывать стихи.

Но март завлёк. И захотелось жить.