Золотые миры - [44]

Утонувшем в вечерней мгле.

Трепеща, уплывают миги.

Хорошо следить и молчать.

И пестреет в глазах печать

На зелёной обложке книги.

24/ I, 1924

«За дверью — отдалённые шаги…»

За дверью — отдалённые шаги,

Стук экипажа долетел невнятно.

Уже скользили солнечные пятна

И расплывались тёмные круги.

Горел закат кровавой багряницей,

Дрожал на стёклах грязного окна.

Печальна, безответна и грустна

Передо мной раскрытая страница.

А я смотрю на белые цветы,

На купол неба ярко-голубого.

Я не могу найти такое слово,

Чтоб передать безумие мечты.

26/ I, 1924

«Последний луч скользнул по красной крыше…»

Последний луч скользнул по красной крыше

И потонул в сосновой хвое.

И сразу сделалось темней и тише,

И потускнело небо голубое.

Тень расплылась у низкого порога,

Совсем другими сделались предметы.

На потемневшей каменной дороге

Трещит мотор мотоциклета.

Вечерний холод обжигает плечи.

На сердце — смутно, холодно и жутко.

И опускается безумный вечер

Уродливой и страшной шуткой.

А небо мутно отражает тени,

Облепленные облаками.

Душа отравлена безумным, теми,

В тоске произнесёнными словами.

26/ I, 1924

«Хотелось нарциссов — белых цветов…»

Хотелось нарциссов — белых цветов.

Хотелось свободы, хотелось счастья.

Струились нити пёстрых стихов

И разрывались на неравные части.

И падали ночи. И падали сны.

Звучали минуты. Звучали струны.

Душа пьянела дыханьем весны,

Дыханьем тленным, тленным и юным.

Хотелось солнца, аромата земли.

Боялось сердце. Скучало. Слабело.

Было грустно думать о заветной дали

И плакать о нежном, красивом и белом.

29/ I, 1924

Вечер («Бессильно согнутые руки…»)

Бессильно согнутые руки.

Во мгле заката жадный взор.

Сплетаются глухие звуки

В пустой, небрежный разговор.

В лучах закатного пожара

Сверкает тёмное стекло.

Ничто не промелькнуло даром,

Ничто бесследно не прошло.

Слова всё тише, всё короче

Звенят во мгле пустого дня.

Он правды всё ещё не хочет

И молча смотрит на меня.

Полуопущены ресницы,

А что за ними — не поймёшь.

Ещё не перестала биться

В руках мучительная дрожь.

Ещё болят воспоминанья

В лучах сгорающей зари,

И губ неровное дрожанье

О чём-то прошлом говорит.

Слова спокойны и покорны

В тоске пустых, условных фраз.

Нет, не забыл он взгляд задорный

Жестоко обманувших глаз.

Ещё легко и нежно верить

В красивую, как счастье, ложь,

И ощущать при скрипе двери

Незабываемую дрожь.

Смотреть, как искрится страница

Зигзагами карандаша.

Ещё не хочет пробудиться

В нём опьянённая душа.

Закат сгорел. Темнеет вечер.

Лучи последние скользят.

Платком я закрываю плечи,

Дразня тоскливый, жадный взгляд.

В ответ, пронзённый дерзким взглядом,

Убитый роковым концом,

Он ждёт речей, залитых ядом,

Смотря в знакомое лицо.

Но без задора своеволья,

Ломая пылкую мечту,

С невыразимой, страшной болью

Я посмотрела в темноту.

Всё ниже опускались веки

И задрожала складка губ.

В душе чужого человека

Читать я больше не могу.

Пусть будет ждать и будет верить

В тревожный сон забвенья. Пусть

По-своему он станет мерить

Мою непонятую грусть.

Что я скажу и что отвечу

В тоскливый час перед столом.

Когда ползёт тревожный вечер

И блещет чёрное стекло?

3/ II, 1924

Вчера («В душе поднималась досада…»)

В душе поднималась досада

За тихий потерянный вечер,

За то, что в томительной скуке

Уходят беззвучные дни.

Казалось, что солнца не надо,

Не надо закутывать плечи,

Сжимая распухшие руки,

В зрачках зажигая огни.

Смеяться, задорно и смело,

И тихо, как будто случайно,

Весёлое, звонкое имя

Бросать, осторожно дразня…

Но всё отошло, надоело…

Но сердце темно и печально…

И мучает вечер пустыми

Мечтами сгоревшего дня.

Мечтала над томиком Блока,

Стихи наизусть повторяя,

А после опять пробегала

Знакомые строки письма.

И где-то далёко, далёко

Проснулась тревога глухая,

И снова душа тосковала

Под гордым безверьем ума.

А там, за стеной, говорили,

Чтоб я приходила, кричали,

И как-то была я не рада

Звенящему ямбу стихов.

Дрожали вечерние были,

Неровно, мертво и печально.

В душе закипала досада

На холод растраченных слов.

4/ II, 1924

«Не верю. Не молюсь. Не знаю…»

Не верю. Не молюсь. Не знаю.

Молчу. Но сердце говорит.

Мечта ушедшая сгорает

В лучах немеркнущей зари.

Не жду. Не помню. В жуткий путь я

Иду с улыбкой на лице,

Чтоб на глухих, ночных распутьях

Искать мучительную цель.

4/ II, 1924

«Расчёсывая на ночь волосы…»

Расчёсывая на ночь волосы,

Рассыпанные по плечам,

Смотрела я на теневые полосы,

На три сверкающих луча.

Прозрачный воздух лёгкой дрёмою

Коснулся стен и потолка.

Здесь всё прошло: тревога, зло моё,

Мечты, и слёзы, и тоска.

Глухие ветры стоны спутали,

На завтра — шум и ропот дня…

Задор тоски, безумья, удали

Ещё помучают меня.

4/ II, 1924

«По-весеннему светит солнце…»

По-весеннему светит солнце,

Зеленее в полях трава.

На холодные руки клонится

Закружившаяся голова.

И дрожат холодные пальцы

На немой белизне листов,

Когда солнце мне улыбается

И смеётся даль облаков.

И манящие злою шуткой,

Зацветаньем мечты дразня,

Вечера догорают жуткие,

Утомительные для меня.

5/ II, 1924

Ночью («Думы грешные, глухие…»)

Думы грешные, глухие,

Недоконченные думы.

Снятся шорохи ночные,

Снятся шорохи и шумы.

Запах вянущих нарциссов,

Пряный запах сон дурманит,

В темноте скребётся крыса

В зачарованном тумане.

Сумрак бледный и зловещий

Еле трогает ресницы.

Что-то нежное трепещет,

Что-то ласковое снится.